Царь-гора

Веревки не хватило на несколько метров. Перерезав ее, он пролетел это расстояние и снова расшибся. Избитый горой, окровавленный и помороженный, в располосованной одежде, Федор трясущимися руками разжег костер. Ночь словно только этого и ждала, чтобы сгуститься окончательно. А затем ее разорвал вопль: Федор отогревал руки в теплой воде и орал благим матом от режущей тупым ножом боли.

…Возвращаться было приятно. Чуть-чуть щекотало внутри, героически страдали, но уже не так сильно, руки, шрамы украшали лицо, в рюкзаке лежали трофеи. Федор знал, что гора изменила его и из той гранитной глыбы, которую он чувствовал внутри себя до восхождения, наконец высеклось нечто, хотя и нуждалось еще в шлифовке. А значит, должно измениться и многое другое. Например, отношения с Аглаей. До сих пор эти отношения имели неправильный характер, думал он. Но теперь все встанет на свои места. Она должна понять, что отказываться от счастья неразумно и грешно. Ведь он мог навсегда остаться там, наверху – но сделал все, чтобы вернуться, к ней, ее лошадям и всем остальным…

Лошадей он увидел первыми. Потом, чуть в стороне, за кустами показался огонь, и до Федора донесся обеденный запах. Он невольно ускорил шаги и не увидел впереди подвоха. Нога попала в заросшую травой яму, подвернулась, и он грянулся оземь.

В отличие от предыдущих падений на этот раз обнаружился результат – Федор не мог подняться, нога стала совершенно недееспособна. Он увидел, как из-за кустов появилась Аглая. Было до слез жаль испорченного впечатления, которое он должен был произвести своим возвращением из поднебесья. Аглая, узрев его жалкое положение, припустила бегом.

– Я, кажется, наконец-то сломал ногу, – извиняющимся тоном сказал Федор.

Аглая села на колени и принялась ловко стаскивать с него башмак.

– Ты выглядишь как француз, отступающий из Москвы, – заметила она, ощупывая ногу. – Что с тобой произошло там?

– Всего не опишешь… Ай! Больно же.

– Это просто вывих. – Ее брови поползли наверх. – А что у тебя с руками? И с лицом?

– Боевое крещение, – пожал плечами Федор. – До свадьбы заживет.

– До какой свадьбы? – не поняла Аглая.

– До нашей, разумеется. Помоги мне встать.

Смолчав, она закинула его руку себе на шею и поддержала. Федор заковылял на одной ноге.

– Ты нашел, что искал?

– Нашел. А ты это серьезно?

– Что?

– Насчет француза.

– Нет, конечно. Просто подвернулось.

– А-а, тогда ладно. Но это сравнение в корне неверно. Я бы даже сказал, парадигмально неверно.

– Хорошо, – сказала Аглая и добавила тише: – Я так боялась, что ты останешься там.

Федор помолчал, размышляя о том, что она имеет в виду.

– Но я же не остался.

– Я думаю, это правильно.

Его разобрало недоуменное любопытство.

– Ты что же, обо всем знаешь? Откуда?

– Всего не опишешь… – коротко ответила Аглая.

Он рассмеялся.

– Кое-что описать можно. Я, например, когда спускался, думал, что я Прометей или что-то в этом роде. Но оказалось, я жалкий бурдюк и меня тащит на себе девчонка… – Он задумался. – А может, именно этого последнего штриха и не хватало…

Допрыгав до привала, где курился паром котелок с супом, Федор тяжело рухнул в траву и закатал штанину. Аглая достала бинт и занялась его голеностопом. От ее теплых прикосновений и уверенных движений Федора охватила приятная истома. Он извлек из кармана на груди слегка примятый эдельвейс и протянул ей.

– Это самый дорогой подарок, который я когда-либо делал, – сказал он честно.

– Не сомневаюсь в этом, – ответила она, взяла цветок и нежно расправила пальцем лепестки. – Я тоже кое-что нашла. Только вряд ли это может быть подарком. Покажу потом.

– Это еще не все, – продолжал Федор, залезая в другой карман.

– Что это за пакля? – удивилась Аглая.

– По-моему, это клок длинной белой бороды. Я нашел его наверху, он торчал в щели между камнями.

– А почему именно бороды?

– Потому что в сто лет таких толстых волос на голове не остается.

– Ты думаешь, это Белый Старец? – Глаза Аглаи расширились. – Цагаан-Эбуген?

– Эбуген не Эбуген, – проворчал Федор, – а что дедушке, если судить по показаниям свидетелей, вторая сотня лет перевалила как минимум за середину – это факт.

– Но… если судить по показаниям свидетелей, – копируя его, произнесла Аглая, – их было двое, старый и молодой.

Полминуты Федор не находил что сказать. Затем дал волю эмоциям.

– Но это же меняет все дело! Картина совершенно ясна! И причем здесь этот Цагаан?!

Его ожгло резкой болью. Федор вскрикнул, но тут же все прошло.

– Вот и все, – молвила Аглая, вправив сустав. – Теперь порядок. Забинтую, и можешь ходить.

– Благодарю вас, – ошарашенно произнес Федор. – Это очень мило.

– А что полковник Шергин? – поинтересовалась она.

– С ним тоже все в порядке. Мы поговорили, и он поведал мне, как было дело.

– И как оно было?

– О, это долго рассказывать, надо начинать издалека.

– Обед еще не готов.

– Ну, тогда слушай… Все дело в том, что полковник Шергин очень любил Россию и был, что называется, добрым христианином…