Царь-гора

– В горах мне открылась одна вещь. Закон истории один для всех – русских, китайцев, американцев, евреев, мусульман. Принимающим Любовь дается свобода. Отвергающим ее остается судьба.

Шергин-старший набрал номер на телефоне, и дождавшись ответа, взволнованно закричал в трубку:

– Мать! Наш сын тронулся умом. Его затащили в секту и забили мозги истерическим бредом. Нужна срочная госпитализация… Он несет какую-то блажь про судьбу и любовь… Сидит передо мной… Нет… С утра был здоров?.. Значит, по дороге свихнулся… Влюбился? … Сейчас спрошу… Потом перезвоню.

Отец положил телефон и окинул Федора обнадеженным взглядом.

– Ты влюбился?

– Если ты спрашиваешь, собираюсь ли я жениться, то такая возможность не исключена, – несколько заторможенно сказал Федор и сам задумался над собственными словами.

– Я, разумеется, не буду принуждать тебя к этому, – Шергин-старший был немного ошарашен. – Мы с матерью современные люди и не станем навязывать тебе свою родительскую деспотию…

– Расслабься, пап, я вовсе не принуждаю вас с матерью быть современными родителями… Но я не о том говорил.

Он снова покопался в кармане, и в руку Шергина-старшего легла круглая золотая пластина.

– Что это? Откуда? – всполошился отец. – Ты ограбил музей?

– Аглая подарила, – лаконично объяснил Федор.

– Это та, в которую ты влюбился? Она черный археолог?

– Нет, она лошадей любит. Не в этом дело. Этот медальон – пророчество. Оно сбылось. Не всякое пророчество сбывается, но всякое настоящее пророчество – ключ к свободе. Оно дается, чтобы уйти из-под замка судьбы, вылезти из долговой ямы.

– Все-таки госпитализация не помешает, – с сомнением поглядывал на сына Шергин-старший.

– Она сказала, чтобы я продал эту вещь и расплатился с долгами, – не слыша его, говорил Федор. – Я не буду продавать. Когда девушка отдает мужчине такую вещь, она думает совсем о другом.

Несколько минут они молчали.

– Нда, – оборвал тишину отец. – Ну… может быть. Мне-то ключей от жизни никто не дарил. Самому до всего пришлось доходить …

– Прости меня, – выдавил Федор. – Тебе из-за меня досталось.

– Объясняй, – недоуменно потребовал Шергин-старший.

– Помнишь, ты по телефону спрашивал, что за типы меня ищут… Я думаю идти сдаваться в милицию, они ведь не отстанут. Тем более двоих из них я того…

– Чего того? – удивился отец.

– Ну того, – Федор мотнул головой.

– У тебя, сын, винтики в мозгах совсем разболтались. И сам ты весь пришибленный. Причем здесь, я тебя спрашиваю, эти немытые бандюганы?

– Как… – растерялся Федор.

– Их месяц как переловили. Всю банду. Я же тебе сказал, что займусь этим.

– Тогда – кто тебя так?..

– Это я и сам хотел бы знать, – задумался Шергин-старший. Потом спросил: – Слышишь, сын, может, правда на меня дорожный знак свалился?..

Поначалу Федор обрадовался, что дело так легко разрешилось и алмазный долг сам собой расточился. Но позднее, когда смотрелся утром в зеркало, понял: ничего не кончилось, все главное только начинается. Долг просто подвергся реструктуризации, перешел в иное качество, и счет к оплате будет предъявлять уже не мафия, а подземный народец, к которому в конце концов попадают все человеческие векселя, подписанные чернилами, кровью или удостоверенные компромиссом с совестью.

Пещерные жители чем дальше, тем больше заходили в сны Федора, как к себе домой, сопровождали его всюду, подбрасывали странные мысли, неслышно для других встревали в разговоры. Цыганки-гадалки шарахались от него на улице. У Федора не осталось ни добрых знакомых, ни друзей, не говоря уже о подругах. Он сделался мрачен и уныл, как Онегин на деревенском покое. Много раз ему являлась нехитрая идея снять порчу у бабки-знахарки. Останавливало в последний миг соображение: идею подкидывали они же. Не однажды его посещала мысль покончить с мучением, выпрыгнув в окно, по-настоящему. «В сущности, для чего я все это терплю? – безответно спрашивал он себя. – И чем до сих пор жив?» Второй вопрос занимал настолько, что разгадывая его, Федор напрочь забывал о всех способах самоубийства.

К Новому году додумался до интересного: он жив еще благодаря тому, что не знает, какая сила удерживает его в этой жизни. В тот же день, синим снежным вечером, подсвеченным желтыми фонарями, все стало ясно.

Последний раз он был в церкви полгода назад. С тех пор как вернулся в Москву, даже мысли не возникало – зайти, постоять, вспомнить пережитое, соединиться с ней хоть так, в воображаемой молитве. Да и теперь никакой мысли не было. Остановился перед входом, стоял, слушал доносившееся пение. Потом его подхватило, словно ветром наподдало, и занесло вверх по лестнице. Там оставалось только открыть дверь, чтобы тем же ветром не стукнуло об нее лбом, и сдернуть с головы шапку.

Он попал в тепло горящих свечей и кадильного дыма. Осмотрелся, приткнулся возле иконы святого. Людей было много, но они не мешали. Постояв немного, попривыкнув, Федор сделал открытие.