Царь и гетман

Пройдя мимо часового, ходившего около крыльца гетманского дома, девушка из светлых сеней вступила в большую приемную комнату, увешанную оружием и бунчуками. На пороге встретил ее огромный датский пес, видимо обрадовавшийся гостье.

– Здоров, Цербер, – сказала Мотренька, гладя красивое и ласковое животное. – Пан дома?

Пес радостно залаял, услыхав про пана, которым он эти дни был недоволен: эти дни пан такой хмурый, сердитый, что как ни виляй перед ним хвостом – он не замечает этого собачьего усердия и ничем не поощрит его.

Из приемной девушка отворила дверь в следующую комнату и приостановилась на пороге. Это была также довольно просторная комната со стенами, украшенными картинами и портретами. Одна стена занята была стеклянным шкапом с книгами, а вдоль другой на полках блестело серебро и золото. Сайгачьи головы с рогами, кабаньи морды с огромными клыками и чучело громадного орла с распростертыми крыльями довершали украшенье этой комнаты.

Остановившись на пороге, девушка увидела знакомую широкую спину и такой же знакомый плоский седой затылок. Мазепа, нагнувшись над столом, рассматривал лежавшую на нем ландкарту.

– Од Днипра за Случ, а там за Горынь, а там за Стырь и Буг до самого Кракова… Так, так… А од Кракова Червоною землею до Коломии, а од Коломии до самого моря… Ото усе наше… Де била сорочка та прямый комир, то наше… Ох, бисова поясниця! – бормотал старый гетман, водя пальцем по карте.

– Добри день, тату… Здоровеньки були, – тихо сказала девушка.

Согбенная спина старика мгновенно выпрямилась. Он обернулся, и хмурое, усталое, угрюмо-болезненное лицо его осветилось радостной улыбкой. По серым, глубоко запавшим глазам прошло что-то теплое…

– Се ты, ясочка моя… Спасиби, доненько…

У старика дрогнул голос, он остановился… Девушка быстро подошла к нему и поцеловала руку.

– Помогай би, тату, – еще тише сказала девушка, – що вы шукаете там? – Она указала на карту.

Старик, взяв ее за руки и грустно глядя ей в глаза, так же тихо отвечал:

– Могилы соби шукаю, доненько.

– Якои могилы, тату любый? – И у нее голос дрогнул.

– Глыбокои, глыбокои, доненько, могилы, щоб, почиваючи в ний, моя сидая голова плачу людського не чула, щоб очи мои старии, сырою землею присыпаннии, не бачили бильше твоеи головки чернявенькой, щоб замист горя сумнои едноты, в сердци моим черви-гробаки мишкали… Глыбокои, глыбокои могилы шукаю я, доненько моя.

В голосе старика звучала глубокая, тихая, безнадежная тоска, словно бы в самом деле он хоронил себя… Девушка чувствовала, что к горлу ее приливают слезы… Она крепко сжала старые руки.

– На що могилу!.. Не треба могилу, таточко… Не треба вмирати… Що болит у вас?

– Душа болит, доню… Прискорбна душа моя даже до смерти, – говорил старик, садясь около стола и усаживая около себя девушку. – Для чого я живу? Кому на корысть, на утиху? – продолжал он как бы сам с собою. – Ни дитей у мене, ни ближних… Ближний далече мене сташа, и аз в мире семь точию в пыстыне пространной… О! Ты не знаешь, дитятко, яке то велике горе, сиритство старости! Яки довги, страшни ночи для старика безридного!.. Оце ходишь, ходишь по пустых покоях, слухаешь витру або лаю собачого, ждешь сонця… а сонце прийде, и воно не грие… Так лучше в домовину та в могилу, щоб не бачить ничого и ничого не чути… Де мои други искренний? Нема их! Один Цербер друг мий и товарищ, пес добрый и вирный… Буде з мене и пса, бо я гетьман, игемон великий народу украиньского… Та Господи ж Боже мий! И Бог Саваоф, игемон видимого и невидимого мира – и Той не один, и Той в Тройци. А я, я один, один, як собака!

Он остановился. Девушка грустно склонила голову, машинально перебирая цветы, положенные ею на стол.

– Се ты мени, доню, на могилу принесла? – тихо спросил Мазепа, дотрагиваясь до цветов.

– Бог з вами, тату! – с горечью сказала девушка и тихонько смахнула слезу, повисшую на реснице.

– Бог… Бог зо мною… истинно… А ты знаешь, дочко, что есть посещение Божие? – как-то загадочно спросил он.

– Не знаю, тату.

– Ох, тяжко Его посещение!.. Посети Бог мором и гладом… Огнем посети Бог страну, вот что есть посещение Божие… А мене посетив Бог горькою самотою.

Острою болью по сердцу проходили эти безнадежные слова одинокого старика, эту острую боль чувствовала девушка в своем сердце, и слезы копились у нее на душе… Бедный старик! И власть, и богатство, и почет – все есть; а душа тоскует… Девушка не знала, что сказать, чем утешить несчастного…

– А вы б чаще до нас ходили, тату, – сказала она, не зная, что сказать.

Мазепа горько улыбнулся и опустил голову.

– До вас?.. Спасиби, моя добра дитина.

– Дали бы, таточку, ходить… А то он вы яки… могилу шукаете… Мене вам и не жаль…

И девушка вдруг расплакалась. Она припала лицом к ладоням, и слезы так и брызнули между пальцами.

Старик задрожал, эти слезы ребенка не то испугали его, не то обрадовали…