Царь Иоанн Грозный

Левой руки полк – левым крылом по Булаку протянулся, влево от царя. Казаки даже через Булак, под самые стены крепости вражьей перекинулись, здесь, в посадах, крепкие места и строения заняли.

А посады опустелые стоят. Как прослышали татары про нашествие русских – кто куда убежали, дома и добро покинули. Больше всего в город, в крепость укрылись.

Сторожевой полк с князем Серебряным и Шереметевым Семеном подальше полка Левой руки, за Булаком, до другой реки, до Казанки, раскинулся, где башня Мурзалеева стоит при слиянии этих двух речек.

Щенятев с Курбским в правой руке полк ведут за Казанкой, с другой стороны города, между Горной стороной и дорогой Галицкой… Елабугины, Збойлевы и Щелские ворота им стеречь надо.

Князь Ромодановский с «запасом» у деревни Бежболды укрепился. И Правой руке и Сторожевому полку он всегда может помощь подать в случае опасности. Здесь, в этой стороне, – дворец хана казанского. Сюда врагов гнать будут, если Бог даст одоление. Так здесь и встречу надо было хорошую приготовить татарам!

Широко сначала стояли русские войска. Но понемногу все уже и уже железное кольцо стягивалось…

Полтораста тысяч сошлось воинов, не считая челяди при служилых людях, не считая обозных и ремесленных людей. А с этими и все три сотни тысяч наберется. Целый полотняный и дощатый город, больше самой Казани, в ночь одну вырос у Волги, где раскинули свои лавки и склады приехавшие за войском купцы и торговцы провиантом.

Каждый десяток ратников должен был выставить по одной «туре», наполненной землей, да все без исключения воины обязаны вытесать и принести на место по бревну для осады, для завалов и стен, для бесконечного тына, который второй стеной обежал все крепостные твердыни казанские, преграждая всякий доступ к осажденным.

В глухую ловушку попали казанцы…

А за тыном, словно кроты в земле, роются русские, все ближе к стенам подбираются… Ни вёдро, ни дождь не остановят их работы.

Да не много и видели светлых дней русские с тех пор, как под Казанью стоят.

Шаманы и дервиши мусульманские, которых много засело в осажденном городе, каждое утро стали на заре взбираться на городские стены и, на виду у русских, вертелись, заклинания громко выкрикивали, творили какие-то обряды таинственные, и, словно накликанные этим чародейством, тучи вставали с Волги-реки и потоки дождевые с неба падали, заливая низкие места под городом, где раскинулись станом полки московские. Ров вокруг города переполнен водой… Даже в тех шатрах, которые расставлены осаждающими на более высоких местах, и там все промокают до нитки под ливнями холодными, осенними.

Плохо в шатрах, особенно в бурные, ветреные дни. Холодная, дождливая осень царит, какая редко и бывала в этих местах. Бури начались осенние. В одну ночь ветер был так силен, что опрокинуло даже большой, тяжелый шатер царский, и, вскочив в испуге, Иван остаток ночи провел в походной церкви, тоже в шатре устроенной, пока приводили в порядок его ставку.

Плохо в шатрах! А и того хуже в окопах, которыми окопали весь город русские, чтобы отрезать татар от всего мира.

Извилистой линией со всех сторон приближаются к самой стене траншеи осаждающих, глубокие рвы, от дождей наполовину залитые водой, прикрытые большими корзинами с землей от пуль и стрел татарских.

В траншеях, не сменяясь порой по целым неделям, сидят ратники, не дают татарам частые вылазки устраивать, как те было начали сперва.

В грязи, в воде целыми днями сидят люди, оберегая только пищали и порох от воды. Одежда вся промокла, пар идет от нее. Поесть некогда… К котлам уйти артельным нельзя из окопов. Вспомнят товарищи, принесут им горячего – хорошо! Нет – по целым неделям сухими сухарями, воблой да луком питаться приходится или репой печеной, благо – лес под рукой: с трудом, но можно костры разжигать из мокрых сучьев.

И, несмотря на то, работа подвигается. Роют новые рвы землекопы; воины попеременно в лес ходят, сучья рубят, березки молодые чистят, плетут большие корзины бездонные для туров.

Вот человек двадцать, тяжело дыша, в намокшей одежде, от которой пар идет, тянут к окопам несколько больших бревен в самодельной тележке.

Устали, изнемогли ратники, купеческие дети, торговые люди московские. Бросили постромки, тоже самодельные, из лыка крученные… Кто присел, кто прилег на влажную траву луговую, отдохнуть хотят. Тяжело дышат усталые груди, все кости ноют. И желудок, далеко не полный, знать о себе дает.

– Э-э-эх! домой бы теперь, – после первого молчания, словно угадав общую мысль, говорит один.

– Да, славно бы!

– Щец бы горячих сейчас! Э-э! – смачно крякнул пожилой, полный десятник.

– Да подружку хорошую! – подхватил молодой парень, недавно и повенчаный перед походом.

– Ишь, губа у тя не дура! Татарина не хочешь ли черномазого? Или нагайца?

– Сам кушай… Да еще козла тебе на закуску… Ирод!

– Ну, не перекоряйтесь, черти! – прикрикнул десятник.

– Так чево ж он? Я и в скулы вить…

– В скулы? Храбёр! А даве, как татаре со стены скакали, вылазку делали, – где был?

– Я? – смутился парень. – Я в стан бегал за хлебом…