Царь-колокол, или Антихрист XVII века

Вот, мало-помалу, все начало приходить в порядок. Важнейшие бояре и митрополиты сели, а вслед за ними и все прочие начали чинно занимать свои места по разрядам: синклит по одну и духовенство по другую сторону царского престола. Все принимало вид грозного, беспристрастного судилища, хотя страсти и убеждения у каждого оставались те же, несмотря на праздничные светлые платья.

– Ну, вот и лисицу на травлю выгонять, – сказал вполголоса Долгорукий сидевшему возле него князю Одоевскому.

– Скажи лучше, волка на псарню загонять, – ответил Одоевский, – ведь Никон только снаружи лисицей кажется, а в коже-то у него волчья душа…

– А что, высокоименитый боярин, – произнес Долгорукий, обращаясь к сидевшему недалеко от него Стрешневу, только в первый раз приглашенному во дворец после царской опалы, – если собравшийся здесь великий освященный собор оправдает патриарха, порадуешься ли ты этому али нет?

– Не изволь беспокоиться, князь Юрий Сергеевич, – отвечал Стрешнев с ядовитой улыбкой, наклонясь к уху Долгорукого, – Никон уже осужден этим же самым собором, так нового суда больше не будет.

– Что ты говоришь? – с удивлением возразил Долгорукий, посмотрев с недоверчивостью на Стрешнева. – Как же мог осудить собор Никона, если только сегодняшний день он в первый раз собрался здесь для совета.

– Ну да, здесь-то так, а уж будто в другом месте, кроме этого, и ничего сделать нельзя? Чтобы успокоить тебя, я скажу, что не дальше как вчерашний день вместо Никона и новый патриарх выбран. Вот, посмотри сюда прямо, на этого смиренного старца, который разговаривает с крутицким митрополитом Павлом. Знаешь ли, кто он?

– Как не знать, – сказал Долгорукий, обратя глаза на то место, куда указывал Стрешнев. – Это архимандрит Троицкой лавры Иосаф.

– Ну да, до вчерашнего дня он был троицким архимандритом, а теперь будет называться Божией милостью Иосафом Вторым, патриархом Всероссийским. Так-то, князь, – сказал Стрешнев, потрепав по плечу изумленного Долгорукого, – держись моего правила: заварил кашу, старайся скорее расхлебать ее! Вот хоть теперь, примером сказать, вы все думаете, чай, что собрались за тем, чтобы судить-де патриарха, а уж мы его заранее осудили, да и наказание выбрали…

– Но как же это могло случиться?

– Да очень просто. Чтобы сбыть Никона повернее, надобно было позаботиться об этом пораньше. Ну а кому в том была надобность, те и хлопотали; кто же не имел нужды, тот, разумеется, не заботился. Вот и вся недолга. Нареченный вселенскими патриархами вместо Никона назначен только вчера и то тайно, а на место его хотел бы попасть всякий из этих черных клобуков, которые сидят вон там. Так мудрено ли, что им хотелось поскорее сбыть Никона? Нашему брату тут надобно было только в мутной воде рыбу удить: одних помирить, других поссорить.

Прибытие патриархов со всею торжественностью в Столовую палату прервало слова Стрешнева, и едва только они, после обычных церемоний, отдали жезлы свои, чтобы воссесть на приготовленные седалища, как сторожевые постельники возвестили шествие государя и, вслед за этим, явился в царственном блеске кроткий Алексей Михайлович.

Он был одет в платье из зеленого турского атласа с серебряными цветами и драгоценными пуговицами из огромных яхонтов; становой кафтан из бархата кирпичного цвета украшен был кругом пол и подола золотым кованым кружевом и челночками. Сверх всего этого ниспускался зипун, покрытый кизылбашскою камкою, с ожерельем из драгоценнейших каменьев и жемчуга. На голове царя была горлатная шапка с алмазным крестом, а в правой руке индийский посох черного дерева, оправленный золотом, поднесенный некогда в дар Михаилу Федоровичу югорским царевичем Авганом.

Едва только царь показался в палате, как придворные мгновенно заметили, что лицо его было несколько бледнее обыкновенного. В самом деле, мысль, что, наконец, настал день, в который окончательно должна была решиться судьба бывшего друга его, сильно беспокоила государя. Какая-то тихая грусть видна была в его выразительных глазах, которыми он приветно смотрел на окружавших его сановников, как бы заискивая расположения их в пользу своего любимца.

Взойдя на престол и отдав посох боярину Илье Даниловичу Милославскому, царь в коротких словах объяснил цель собрания, прося прекратить столь великую смуту церковную, и, послав за Никоном, повелел немедленно приступить к делу. Первоначально предложен был собору вопрос, каким образом дозволить подсудимому предстать перед собором: по чину ли патриаршему или лишить его знаков власти?

С торжествующим взглядом переглянулись между собою бояре, враги Никона, когда единогласным решением собора определено было встретить его, не вставая никому с места. С нетерпением ожидали они прихода патриарха, радуясь при мысли, как оскорбится он, при крутом своем характере, или как упадет духом при этом знаке всеобщего к нему неуважения.