Царь-колокол, или Антихрист XVII века

– Да вот сейчас только с дороги, отец Иван. Что светлейший патриарх – опочить изволит или нет еще?

– Да мы и не ведаем, Никита Никитович, почивает ли он когда; видит Бог, не знаем. Как к нему ни придешь, все за делом увидишь. Ночью молится или читает жития, а по будням всякое утро, чем свет, выходит на работу. Только по воскресным и праздничным дням да во дни царских ангелов не бывает на строении, а совершает сам литургию и всю службу вечернюю и утреннюю. А уж какой пост-то держит! Одной лишь капустой с толченым хлебом и питается, да разве в великие праздники ушицы из мелких рыбиц покушает. Однако я толковать толкую, а о деле не спрошу. Нет ли тебе до него какой требы?

– Я прямо к нему прислан от великого государя.

– Ой ли? Опять не по тому ли делу, что приезжал намедни?

– То-то и есть, отец Иван. Государь от души желает примириться со святейшим.

– Дай-то Бог, – вскричал клирик, подняв к небу глаза. – Давно пора уж, Никита Никитович, – прибавил он, обращаясь к приезжему, – а то того и смотри, что проклятые бояре изведут его, нашего кормильца. Слышал ли ты беду нашу, что злодеи перехватили письмо, посланное святейшим в Царьград?

– Слышал, отец Иван; да знаю, что, как на грех, и черновое-то у тебя украли.

– Ох, уж и не поминай мне, – вскричал Шушерин, схватив себя за волосы. – Погубил я, окаянный, святейшего. Он приказал его спрятать в сокровенное место с другими бумагами, а я, непотребный пес, за хлопотами и забыл об этом. Прах ведает, кто украл отсюда из кельи и передал письмо злодеям.

– Теперь-то и беда, отец Иван: коли нынче святейший не сойдется с царем, так все пропало. Ведь скоро ждут вселенских патриархов. Надобно уговорить святейшего на мир. Веди-ка меня к нему в покои.

Вооружившись небольшой ручной лампадкой, клирик повел приезжего по извилистым коридорам монастырского здания и, наконец, приведя его к жилым покоям Никона, просил пообождать, пока он доложит патриарху. Чрез несколько минут ипподиакон был введен в его келью.

Жилище патриарха состояло из трех небольших светлиц, из которых одна составляла его рабочую комнату, другая – образную, и, наконец, третья – опочивальную. Патриарх находился в первой из них и, по-видимому, был углублен в чтение, что доказывали несколько книг, раскрытых пред ним на двух аналоях. При первом взгляде на физиономию Никона можно было почувствовать к нему невольное уважение. Строгие от природы черты лица патриарха имели, кажется, еще большую суровость от его труженической жизни, но, несмотря на это, в чертах лица Никона заключалось что-то особенно привлекательное, что еще более увеличивалось его приятным, звучным голосом, совершенно располагавшим в его пользу. Он был высокого роста и совершенно соразмерен во всех частях, даже, можно сказать, величествен. На нем находилась суконная ряса пепельного цвета, подложенная овчинами и перепоясанная кожаным кушаком в четверть аршина шириной, поверх которой была одета черная манатейного сукна мантия; голова была покрыта шапочкой. Это была его обыкновенная одежда во все время жительства в Новом Иерусалиме.

– Здорово, Никита, – сказал патриарх, благословляя подошедшего к нему иподиакона. – Ну, с чем приехал опять?

– Да с тем же, святейший владыка, – отвечал иподиакон, подавая ему бумагу, обернутую шнуром и запечатанную восковой печатью. – Благоволи прочитать написанное.

– Чего же они хотят от меня? – спросил Никон, не распечатывая еще письма и обращаясь к иподиакону.

– Молят тебя, святейшего, опять прибыть в Москву и принять твой пастырский жезл. Сегодняшний день поутру снова позвал меня к себе боярин Никита Алексеич Зюзин и поведал, что великий государь Алексей Михайлович присылал к нему писание руки своей, коим повелевает, чтобы он написал тебе, святейший патриарх, от своего лица, дабы ты пришел в Москву в день недельный заутрени и, восшедши на свой патриарший престол, воспринял бы архиерейский жезл. В царском письме, говорил боярин, было написано, что ему, а не другому кому, повелевает писать к тебе, поелику ты других бояр не так любишь, а его-де ты жалуешь; да и меня посылает к тебе великий государь, ведая, какую я к тебе, святейшему, любовь питаю. Во свидетельство справедливости слов боярин приводил духовного отца своего – иеромонаха Александра, бывшего прежде протопопом Андрианом, который при мне и подтвердил все сказанное.

В письме, писанном Зюзиным и распечатанном, наконец, Никоном, заключалось, подобно, как и в первые два раза, повторение слов Никиты, чтобы патриарх, прибыв в Москву на следующее воскресенье к утрени и явясь в Успенский собор, восшел на патриаршее место и восприял свой жезл, а по окончании служения, потребовав ключи от патриаршего дома, отправился туда на жительство. В конце письма было присовокуплено от имени государя: «Аще ныне ты, святейший патриарх, не изволишь быти и не усмириши церкви Божией и с нами мира не положиши, то и во веки церкви Божией быть во вражде и у нас не в любви, аще же будеши ныне, то сотворишь во всем волю твою, ако Господеви угодно, тако и тебе».