Царь-колокол, или Антихрист XVII века

Яркий румянец разлился по лицу Алексея Михайловича, едва только услышал он первые слова митрополита о пришествии патриарха. Смертная бледность покрыла лица бояр, врагов Никона. Все сановники, слышавшие слова митрополита, вздрогнули, будто от электрического удара, так неожиданна была эта минута.

Как бы приведенный в восторг от этой вести, Алексей Михайлович радостно поднял глаза к небу и совершил земной поклон, обратясь лицом к образу Спасителя.

– Шапку и посох! – были первые слова царя, протянувшего уже руку к стоявшему возле постельничему с царской шапкой.

От этого мгновения зависела участь Никона!

Решась, по-видимому, идти на призыв патриарха, царь уже сделал со своего места шаг к дверям, но, взглянув вдруг на смущенные лица своих бояр, остановился в недоумении. Постояв одну минуту на месте со склоненной головой, как бы обдумывая, что ему предпринять, он по-прежнему направил шаги к дверям; но, выйдя из церкви, остановился в первой от нее палате и приказал тотчас собраться тут всем бывшим налицо сановникам.

– Что вы присоветуете мне, мудрые бояре мои? – сказал отрывисто царь, обращаясь к собравшимся.

В собрании пробежал глухой говор.

– Делай так, надежа-государь, как внушает тебе твоя совесть; и остави должником твоим, по учению Спасителя, – отвечал именитый дворянин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин.

– Да не закатится солнце во гневе твоем, – промолвил маститый старец Михаил Михайлович Салтыков.

– Что вы советуете, бояре? – вскричал запальчиво князь Одоевский, наперсник Стрешнева, взглянув с презрением на Салтыкова и Ордина-Нащокина. – Прилично ли великому государю идти на зов ослушника его воли…

– Наложившего клятву на святую особу царскую, – присовокупил Долгорукий.

– Довольно! – вскричал Алексей Михайлович с волнением. – Я спрашиваю, бояре, вашего совета, а не напоминания о делах святейшего…

– Государь, – сказал Долгорукий, выступив из толпы, – оскорбление, им нанесенное, совершенно препятствует твоему с ним соединению! Как посудят об этом вселенские патриархи, что скажет народ, святители, видя тебя приемлющим благословение от руки осквернителя царской твоей чести!

Боярин Стрешнев стоял позади всех, не промолвив ни одного слова и как бы лишившись языка от мысли, что все многолетние происки его погубить Никона могут вдруг пасть на голову его самого, едва царь произнесет только одно слово о своем соединении.

– Что же теперь делать нам? – сказал царь в нерешимости, обведя глазами собрание.

– Повелеть твоему царскому величеству заключить его в какой-нибудь здешний монастырь, и пусть клятва падет на самого ослушника, – отвечал Долгорукий.

– Как? Заключить без суда? – вскричал царь в волнении.

– По крайней мере, все-таки не идти к нему, – возразил Одоевский, – и если не желаешь, великий государь, заключить его, по твоему царскому слову, прежде осуждения, то повели ему возвратиться с миром в Воскресенский монастырь свой и ждать прибытия вселенских патриархов.

– Должно спросить хотя о причине его пришествия, – сказал Ордин-Нащокин.

Алексей Михайлович согласился с мнением последнего и повелел князю Одоевскому с несколькими боярами идти в Успенский собор и вопросить патриарха, ради чего оставил он свое жилище и прибыл в Москву.

Между тем в храме Успения служба продолжалась, и патриарх стоял во всем величии своего сана, ожидая прихода царского, когда вошли посланные от государя с вопросом к патриарху.

Никон по-прежнему отвечал, что он принес мир и благословение царю вместе с его домом и всей паствой.

Прошел еще час в ожидании государева прихода, для которого патриарх повелел постлать уже на месте обыкновенного царского стояния драгоценный лазоревый ковер, вышитый золотом.

Снова растворились двери, и те же бояре, с присоединением нескольких человек из духовенства, подошли к патриарху.

– Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия, и Малыя, и Белыя России самодержец, по совету архиереев и царского синклита, повелевает тебе, святейший патриарх, возвратиться восвояси в Воскресенский монастырь и ожидать суда своего, – произнес князь Одоевский с оскорбительным выражением.

Никон вздрогнул и вдруг страшно побледнел… Казалось, он не в состоянии был произнести ни одного слова. Заметно было, что архиерейский посох дрожал в руке его, так было неожиданно для него это повеление… Но это было на одно только мгновение.

– Возвестите государю, что хочу узреть лицо царское и благословить дом его, – снова произнес Никон с настойчивостью.

Подошедшие архиереи начали укорять его в ночном пришествии, утверждая, что ему невозможно видеть государя до суда вселенских патриархов. Но Никон ничего не отвечал и только с упорством требовал, чтобы донесли царю, что хочет видеть его ради нужных великих дел.