Царь мира

Второй старейшина осведомился, не передал ли великий вождь Мсамбе свое умение управлять молниями. Эдик ответил весьма туманно — молнии станут защищать Мсамбу, но управлять ими он пока еще не будет. И тогда на сцену выступил третий старейшина, на лице которого столь явно проступала хитрость, что охранники насторожились. Речь хитреца продолжалась не менее пятнадцати минут, Эдик уже не слушал, но уловил, что тот в весьма витиеватой форме выражает сомнение насчет того, не утратил ли сам великий вождь свои способности. Намеки такого рода следовало пресечь — это «великий вождь» понял быстро и без подсказки. Четыре молнии одна за другой вырвались из эфэла, и четверо воинов, охранявших Мбойю, выронили копья и с воплями запрыгали. Один даже упал от неожиданности, пробив головой стену в хижине вождя. Старейшины тревожно и почтительно забормотали, Мбойя закивал седой головой, украшенной мощным убором из страусиных перьев. Потом он встал и торжественно произнес короткую фразу:

— Из уважения к великому вождю Повелителю Молний я уступаю место вождя молодому Мсамбе. Надеюсь, что он докажет свою доблесть в бою с масаем, угоняющими наш скот.

Мсамба встрепенулся и стал что-то объяснять о вреде войн и пользе мирных переговоров, но его никто не слушал. Мбойя снял головной убор, передал его одному из старейшин, тот подошел к молодому негру и водрузил убор ему на голову. Чтобы никто не усомнился в смысле происходящего, он ткнул Мсамбу в грудь и торжественно провозгласил:

— Вождь Мсамба.

На этом процедура закончилась. Мбойя, утративший свою величественность, предложил отметить событие. Эдик был весьма обрадован завершением своей миссии и сказал, что угощать будет он.

Пока шла подготовка к торжественному ужину, Эдик прогуливался по площади. Внимательно осмотрев прикованную черепаху, он выслушал пояснения Мбойи о том, что эта черепаха повинна в гибели нескольких людей и ей вынесен смертный приговор. Видимо, черепахе предстояла незавидная участь попасть в суп, сваренный в ее собственном панцире, — местные жители использовали черепашьи панцири в качестве кастрюль. Эдик попросил новоиспеченного вождя Мсамбу помиловать несчастное животное и сказал, что готов выкупить черепаху и взять с собой.

Ужин с возлияниями, песнями, танцами и кострами не развлек Царя — у него было ощущение, что все это он уже много раз видел. Подвыпив, он заговорил с вождем, пытаясь выяснить, зачем он вернулся сюда. Нищета, голод, отсталость, болезни, кровавые столкновения — ведь он, Мсамба, вырвался из этого, попал в город, где жизнь была намного легче и веселее.

— Он хочет жить, — передал ответ Мсамбы переводчик.

— Хочет жить именно здесь? — уточнил Эдик.

Мсамба покачивался, глядя на огонь, и что-то говорил переводчику.

— Он хочет жить, — повторил тот. — Он говорит так. Веселье затянулось до глубокой ночи. Когда же наконец все стихло и Эдик с новым вождем шли к хижине, тишину ночи вдруг прорезал рык льва. Все остановились. Звук, казалось, доносился сразу со всех сторон, словно это был голос самой ночи. И он восстанавливал естественную иерархию между человеком, провозглашающим себя царем природы, и подлинным царем зверей. Он словно утверждал жизнь, от которой человек спрятался за стенами своих домов, в каменных джунглях, пожиравших природу.

— Лев где-то близко? — спросил Эдик белого охотника. Тот покачал головой.

— До него километра два, не меньше, — сказал он уверенно.

— Жаль, что его нельзя увидеть, — сказал Эдик. — Но зато теперь я понимаю Мсамбу.

Утром, когда они возвращались, один из носильщиков тащил черепаху. Илья пытался развеселить мрачного Эдика, вспоминая простой обряд посвящения Мсамбы в вожди.

— По-моему, он долго на этом посту не продержится. Как только мы уедем, они его сожрут, причем в буквальном смысле.

— Это его проблемы, — сказал Эдик.

— Ты разве не будешь поддерживать Мсамбу, если он попросит?

— Речь шла об одном желании. Мы его исполнили. Хотел быть вождем — пусть теперь сам расхлебывает.

— Слушай, а зачем ты черепаху взял? Кто ее тащить будет?

— Ты и потащишь. Ты же здоровый, как лось.

— Ну нет, мы так не договаривались. В ней килограммов восемьдесят, если не больше.

— Подарим Алине. Или суп сварим. А что с ней делать?

— Отпусти ее, пусть добирается своим ходом. Прикажи, ты же Царь, — ухмыльнулся Илья.

— Она дороги не знает. Потащишь, потащишь. В следующий раз не будешь разбрасывать шары где попало.

— Разбрасывал самолет, а траекторию указала ее величество, — напомнил Илья. — А шар ты лично вытянул. Рука несчастливая.

— А отдуваться будет Илюша. Не царское это дело — черепах таскать.

— Правильно. Ты ее спас от казни — ну и отпусти, не мучай животное.

— Ладно, черт с тобой. Черепаху отпустили в озеро.

* * *

Алина играла, полностью отдавшись роли. Она не обращала внимания ни на зрителей, ни на партнеров. Извицкий видел это. Он понимал, что спектакль необходимо корректировать.

Но он знал и то, что такой актрисы у него никогда не было и больше не будет, — это были и дар, и испытание для него как режиссера.