Царь мира

Наверху было темно, и Клюкин подумал, что Руслан его не увидит. Но, сделав несколько шагов, он выругался про себя: идти бесшумно по этой крыше было невозможно. Когда он был уже вблизи выступа почти напротив окна гримерной, раздалась новая очередь. Алексей рухнул на крышу, но Руслан стрелял не в него. Раздался звон разбитых стекол и крики. Это было самое худшее, то, чего Клюкин боялся. Безумец начал стрелять по окнам квартир.

Клюкин поднялся и подбежал к выступу, потом переполз к самому коньку крыши. Теперь он смог прицелиться, но в темном окне не было видно даже силуэта. Прозвучала еще одна очередь, и теперь он увидел стрелявшего. Медлить дальше было нельзя. Как только очередь стихла, Клюкин нажал на спуск. Предохранитель он перевел на стрельбу очередями и, слегка поводя стволом, выпустил весь рожок в темное окно гримерной.

Когда он спустился, к нему подошел возбужденный полковник:

— Ну что?

— Да все, я думаю, — хмуро сказал Клюкин. — Я пойду посмотрю. Если он не убит, то уж точно ранен.

— Я с вами, — сказал Саша, его напарник.

— Ты следи за задержанным.

— Товарищ капитан, он сбежал, — смущенно сказал Саша.

— Тьфу! — только и смог ответить Клюкин. — Ну тогда пошли.

Пройдя вдоль стены, они выбили стекло на запертой входной двери и вошли в фойе. Сторож лежал на полу в своей каморке, закрыв голову руками. Однако он был жив и, услышав шаги, поднял голову.

— Вы… — хрипло сказал он.

— Все нормально, старик. Свои, — ответил Клюкин. Поднявшись на второй этаж, они подошли к гримерной.

Несколько секунд слушали у дверей. Внутри было тихо. К счастью, дверь открывалась вовнутрь, и ее легко было выбить. Клюкин оттолкнулся от противоположной стенки и, разогнавшись, ударил по двери ногой. Та распахнулась, и он ворвался внутрь, упал, перекатился, выставив вперед руку с пистолетом. Одновременно Саша, скрываясь за косяком, осветил комнату мощным фонариком.

Руслан лежал неподвижно. Саша включил свет, и Клюкин увидел лужу крови, клочья человеческого тела. Саибов был мертв, и раны его были страшны.

* * *

Сторожа театра после пережитых им потрясений — а он видел, как падали на улице люди, скошенные автоматной очередью, — отпустили домой. Власов решил остаться в театре, домой ему идти не хотелось, тем более что было уже два часа ночи. «Бессонница способствует творчеству», — сказал он Клюкину, а тот в ответ мрачно заметил: «Надеюсь, тебя не потянет стрелять из окна, хорошо, что автомата у тебя нет». Вместо сторожа посадили милиционера, труп Саибова увезли, и в театре опять наступила таинственная ночная тишина.

Власов не впервые ночевал в театре. Он и раньше оставался здесь на ночь, но никогда еще не чувствовал такого подъема. Кошмарная история со взбесившимся милиционером, казалось, не произвела на него никакого, во всяком случае отрицательного, впечатления.

Он словно родился заново. Из рыхловатого, неуверенного в себе, мнительного, нерешительного субъекта, не умеющего не то что властвовать над людьми, но хотя бы четко доносить до них свои мысли и требовать исполнения, он превратился в лидера, полного творческих сил, сильного и властного. У него и раньше были интересные замыслы, но никогда не удавалось их воплотить из-за мягкости, нехватки воли, уступчивости. Теперь все будет иначе, понимал он. Вся жизнь станет другой. Избыток душевных и физических сил буквально распирал ему грудь, Власову казалось, что если он распахнет окно и выпрыгнет, то взлетит высоко вверх и будет парить над городом, как в детских снах.

Скрипнувшая дверь не испугала его — теперь ничто не могло его напугать. И человек, вошедший в кабинет, скорее изумил режиссера своей внешностью. В длинном сером плаще и шляпе с широкими полями человек с тусклыми глазами и абсолютно бесцветной внешностью спокойно вошел в кабинет и остановился метрах в двух от Власова. Они оба молчали. Режиссер вглядывался в гостя, не торопясь задавать ему вопросы. И хотя ничего примечательного, а тем более инфернального в вошедшем человеке не было, у Власова было странное чувство нереальности происходящего. Но галлюцинациями он никогда не страдал, хотя перерождение его могло вызвать и такие явления. И все же рассудок победил, и режиссер задал вполне естественный вопрос:

— Вы из милиции?

— Нет, — ответил незнакомец голосом столь же бесцветным, как и его внешность. Или, можно сказать, тускло-серым голосом, подумал Власов.

— А как же вы прошли?

— Это не важно, — сказал гость.

— Ну, в общем-то, может, и не важно, — несколько растерявшись, сказал Власов, — если не считать, что вход в театр охраняется. Если вы из органов, то лучше предъявить документы, чтобы не было, так сказать…

— Я не из органов, — прервал его гость. — Мне нужна одна вещь, она принадлежит мне и сейчас должна быть здесь. Я имею в виду зеркало, которое вы нашли у озера.

— А откуда вам известно, что мы его нашли, и как вы докажете, что это ваше зеркало?