Царь нигилистов 2

— В основном под военно-морским, Андреевским. Ну и под полковыми знаменами с косыми крестами, кавалерийскими штандартами и русским восьмиконечным крестом.

Это была, в общем, новость. Своим Саша всегда считал бело-сине-красный триколор, который придумал еще Петр Алексеевич. Так что, когда в девяностые на квартире одного из своих друзей по ролевой тусовке он увидел триколоры, повешенные на окна в качестве занавесок, его, скажем так, шокировало. Но он либерально успокоил себя тем, что и так можно почитать знамя. Ну, чтобы все время видеть перед глазами.

Саша помнил, как триколор подняли впервые в постсоветской России. На одном из оппозиционных митингов то ли в 1988, то ли в 1989-м году. Как под ним ходили трехсоттысячные толпы в 1990-м, от Пушки до Манежки, по перекрытой Тверской. Как под ним скандировали: «Долой самодержавие КПСС» и «За вашу и нашу свободу». Как под ним защищали Белый дом в августе 1991-го.

А потом его украли. Его присвоили те, кому бы больше подошел большевистский, кроваво-красный, — враги и демократии, и свободы.

Что же теперь отказываться от него? Менять на флаг Новгорода, выдуманный в 90-е. Тот, что без красной полосы. Бело-сине-белый. Черта с два! Что ж теперь после каждого мародера перекрашивать знамя?

— Никса, зачем нам династический флаг из цветов императорского штандарта? Мы что деревенька с крепостными?

— Хорошо, что папá не слышит.

— Я тебя умоляю, станешь царем — верни бело-сине-красный.

— Торговый? Как говорил дедушка, Россия — страна военная.

— Может хватит ей быть военной?

Никса не ответил, на что-то отвлекшись.

Саша проследил за его взглядом.

Прямо по курсу, в конце ряда кадетских палаток стояла карета, а возле кареты в окружении фрейлин — мамá. И смотрела на них в театральный бинокль.

— Что она здесь делает? — поинтересовался Саша.

Никса одарил его улыбкой Будды.

— А как-то объяснить ей, что мы уже взрослые, никак нельзя? — спросил Саша.

Брат возвел очи горе, куда-то к династическому флагу.

— Мамá, — со вздохом прокомментировал он. — В прошлом году я командовал взводом, а она ездила в карете вдоль наших позиций.

— У тебя рота в этом году?

— Угу!

Навстречу им верхом выехал офицер лет пятидесяти. Сашу предупредили, что это генерал-майор Орест Семенович Лихонин — директор Первого кадетского корпуса Петербурга.

Генерал спешился и отсалютовал им шпагой. На груди у него висел белый эмалевый георгиевский крест.

Сашу поселили в одну палатку с Гогелем.

— По уставу, генералу положена отдельная палатка, — заметил Саша.

— Вы это запомнили? — удивился гувернер. — Николай Васильевич говорил, что вы не прочитали, а пролистали устав.

— Я высоко прочитал, — признался Саша. — Но у меня есть навык чтения по диагонали, так что запомнил то, что мне показалось интересным. А вот штабс-офицеров можно селить по двое в одну палатку.

— Николай Александрович уже не штабс-офицер, — заметил Гогель.

Саша вздохнул.

У палатки был выставлен почетный караул из кадетов последнего курса, то есть лет восемнадцати.

И это было как-то чересчур.

— Я ведь могу их отпустить по уставу? — поинтересовался Саша. — Что ребята мучаются?

— Они не мучаются, — возразил Гогель. — Попасть в почетный караул к палатке Великого князя — большая честь. Выбрали лучших.

— Обидятся, если отпущу? — предположил Саша.

— Боюсь, что да, — сказал Гогель.

Первая заповедь папá про «чтобы не завидовали» казалась все менее выполнимой.

— Понимаете, Григорий Федорович, я же ничем этого не заслужил. Насчет штабс-капитана — еще да, действительно человека спас. Хотя с моими знаниями военного дела мне до этого чина, как до неба. Но это все…

— Это все вам положено по рождению.

— Но это же неправильно! Еще немного и мне Святого Георгия вручат за героическое участие в маневрах под Петергофом!

— Вы бы поменьше читали Вольтера, Александр Александрович.

Днем все собрались в палатке Никсы и склонились над картой.

Местные карты восхищали Сашу еще в приложениях к уставу. Начерченные тонким перышком, с мелкими тщательно прорисованными деталями и схемами, подобными эпюрам в начертательной геометрии.

От военного советника Лёши, который грузил его свободной тактикой, Саша знал, что в обсуждение сражения военными специалистами лучше не встревать, чтобы не показаться полным кретином. А всякий неспециалист по определению полный кретин, даже если где-то когда-то читал про малые и большие клещи, любимые Вермахтом и почитаемые в Академии имени Фрунзе.

Лёша, конечно, был известный Свистун де Трепло, но это было похоже на правду, ибо Саша точно знал, что все ровно также с юриспруденцией.

Так что он приготовился слушать и внимать.

Вроде, зарница, как зарница, думал Саша. Ему так и не удалось поучаствовать в ней в пионерлагере, но был премного наслышан. Мечта всех старших отрядов. Легенды рассказывали. В прошлом году была зарница, в прошлой смене, в соседнем лагере. И все никак.

Потом став взрослым, Саша узнал, что зарницу проводили в рамках так называемого «патриотического воспитания», что вызывало у Саши стойкий рвотный рефлекс. Но тогда тринадцатилетним шкетом он вполне разделял народные чувства.