Царь нигилистов 2

— Да есть тут одна мясная лавка в Петергофе, — улыбнулся Мамонтов.

С непривычки публика быстро захмелела.

После второй кружки Никса взялся за корнет и исполнил начало «The Final countdawn». Даже довольно прилично.

— Слушай, Саш, — сказал он. — Никогда ничего лучше не пил.

— Я старался! — улыбнулся Саша.

И взял гитару.

Спел «Марию», «Балаган» и «Город золотой».

— «Балладу о борьбе» можно?

— Хорошо, — разрешил Никса.

И принялся за третью кружку.

— Знаешь, спой твоего «Трубача», — сказал он после «Баллады». — Не «Марсельеза», в конце концов.

И Саша спел «Трубача». Потом еще раз. И еще.

Обнаружилось, что песенка Темпеста очень хорошо предваряет «Трубача». А концовка замечательно звучит хором:

Знай, всё победят только лишь честь и свобода.
Да, только они, всё остальное — не в счёт…

В лагерь возвращались за полночь и не очень твердым шагом.

— Я тут подумал, когда именно полный текст «Трубача» ляжет на стол к папá, — проговорил Саша.

— Никогда! — беспечно ответил Никса. — Это же кадеты!

— И что?

— Саш, не выдадут. Мне знаешь, какую историю рассказывали? Во время декабристского бунта, когда по бунтовщикам начали стрелять из пушек и среди них появились раненые, некоторые из них попытались скрыться в здании кадетского корпуса. В основном это были солдаты батальона Московского полка. Кадеты разместили раненых по солдатским койкам в казарме, перевязали им раны и накормили едой со своего стола.

Когда построились к ужину, по всему фронту передали шепотом слова: «Пирогов не есть — раненым. Пирогов не есть — раненым…». А на следующий день, пятнадцатого декабря в корпус неожиданно приехал дедушка.

— Значит, кто-то донес, — предположил Саша.

— Не знаю. Но вот, что было дальше. Дедушка был в бешенстве. Вызвал директора корпуса генерал-майора Перского. Сказал, указав на кадет: «Они у вас бунтовщиков кормили!» Тогда Перский ему ответил: «Они так воспитаны, Ваше Величество: драться с неприятелем, но после победы призревать раненых, как своих».

— И что дедушка?

— Гнев его не прошел, но он не сказал более ни слова и уехал.

— А Перский после этого остался директором корпуса?

— Конечно. Он и умер на этой должности.

— Но все-таки кто-то выдал, — вздохнул Саша.

— Саш, это разные вещи. Измена — не песенка про трубача.

Приближался лагерь.

Всю дорогу Никсу пришлось немного поддерживать. Саша предполагал, что с запахом тоже не все ок. Цедру лимона бы пожевать. Но об этом надо было думать заранее. Отобьет ли запах пряностей аромат вина?

Одна надежда на здоровый сон господ воспитателей.

Саша простился с Никсой и приоткрыл полог палатки.

Глава 12

Гогель оглушительно храпел.

Саша нырнул в палатку и прокрался к своей раскладной солдатской кровати. Быстро разделся, сел. Раскладушка предательски скрипнула.

Григорий Федорович перестал храпеть и перевернулся на другой бок.

Саша юркнул под одеяло.

Неужели прокатило? От запаха к утру точно ничего не останется.

Утром его разбудил уже привычный барабанный бой и военный рожок.

— Александр Александрович, пора вставать, — сказал Гогель.

Вроде, ничего не заметил, по крайней мере, ни в чем не упрекнул.

Сегодня планировались сборы и отъезд.

На утреннюю молитву и подъем флага выстроились на плацу. Саша рядом с братом, прямо за ним Дима Скалон. Мамонтова нигде не было.

— Он под арестом, — тихо сказал Скалон.

— Мать! — не оборачиваясь, сказал Саша. — Как попался?

— Когда возвращался в лагерь. Дежурный офицер остановил. Ну, и учуял.

— Больше никто? — спросил Саша.

— Больше никто.

— Что ему грозит?

— Лихонин… — проговорил Скалон.

— Зверь?

— Да.

Было свежо. Подул ветер. «Имперка» взвилась на флагшток, блеснул военный рожок в руках музыканта, солнце скрылось за облаком, и на плац упала тень.

— Что ты задумал? — спросил Никса.

— Ну, что тут думать! — сказал Саша.

Им разрешили разойтись, и он вернулся в палатку.

— Григорий Федорович, как Лихонина по имени-отчеству? — спросил он Гогеля. — Можете напомнить?

— Орест Семенович, — сказал Гогель.

— Мне надо с ним поговорить.

— Что случилось?

— Ничего, долг вежливости.

— Перед отъездом поговорите. Действительно надо будет попрощаться.

Не успел Саша собраться, как снова раздался барабанный бой и далекая команда строиться в карэ.

— Это не для вас, — сказал Гогель. — Только для кадетов.

— Почему не для нас?

— Будет экзекуция. Вам не обязательно смотреть.

— Там что, виселица?

— Ну, что вы! Высекут кого-то.

— Мне надо переговорить с Орестом Семеновичем. Это срочно. Пойдемте!

И он, не оборачиваясь, вышел из палатки.

Кадеты уже построились на плацу. Пока проходил за шеренгами, Саша увидел, как вынесли и поставили деревянную скамейку и ведро с розгами. Как вышел из палатки Лихонин и сел на услужливо поставленный одним из кадетов раскладной стул. Как под барабанный бой вывели на плац Мамонтова.

Саша почти бежал.

Встал перед директором, взял под козырек и сказал:

— Господин генерал-майор, я прошу вас о разговоре наедине.

Лихонин поднялся на ноги.

— Конечно, Ваше Высочество.

— На время нашей беседы я прошу вас приостановить экзекуцию, — сказал Саша.