Царь нигилистов 4 (СИ)

Солнце зашло, и только пламя пожара освещало поле боя.

Чеченцы запели предсмертную песнь, сперва громко, потом все тише и тише, один за другим умирая от огня и дыма.

— В моем сне была не сакля, а башня, — сказал Саша, — и защитников было трое, и конфликт был в другом, и не Чечня, а Азербайджан, по-моему, но все остальное один к одному. Я помню даже предсмертную песню.

«Таких совпадений не бывает», — подумал Саша. Один из любимых фильмов детства, пересмотренный десять раз: «Не бойся: я с тобой». Главные герои: певец Теймур, его девушка и цирковой наездник Рустам прячутся на вершине башни, а разбойник Джафар приказывает своим бандитам сложить хворост у основания и поджечь. Да! Да! Русская армия в роли разбойника Джафара!

Автор сценария наверняка знал историю осады Герменчука. Предсмертную песню еще можно счесть распространенной кавказской традицией, но не поджог и смерть в дыму.

— Ты помнишь слова предсмертной песни из твоего сна? — спросил Никса.

— Частично, — кивнул Саша. — И процитировал:

'Как жили мы борясь

И смерти не боясь,

Так и отныне жить Тебе и мне!

В небесной вышине

И в горной тишине,

В морской волне И в яростном огне!'

— Жаль, что не полностью, — сказал Никса.

— Совсем не похоже на чеченские протяжные песни, — заметил Рихтер.

— Она так и начиналась протяжно и, видимо, на азербайджанском, но потом — вот это. Они все сгорели, да?

Глава 2

— Не все, — сказал Оттон Борисович. — Гибнуть в огне мучительно и не каждый в силах перенести эту пытку. Поэтому иногда растворялись ворота догоравшего дома. На пороге появлялся человек, начинал стрелять и бросался прямо на цепи застрельщиков, сверкая лезвием шашки. Казак подпускал чеченца на десять шагов, наводил ружье и всаживал пулю прямо в обнаженную грудь. И так повторялось несколько раз, пока очередного бешеного горца не расстреливали или не закалывали штыком.

Наконец, горящие сакли стали разваливаться, осыпая искрами истоптанные сады. Ни один чеченец не дался живьем: семьдесят два человека кончили жизнь в огне.

— За что я вас люблю, Оттон Борисович, так это за то, что не врете, — заметил Саша. — И за то, что умеете уважать врагов. Только я не могу быть с теми, кто сжигает живьем, пытаясь подчинить своей воле. Не хватает патриотизма! Я с теми, кого сжигают.

— Я никогда войны не любил, — заметил Рихтер, — и считаю ее глубоким злом, но это зло неотвратимо, пока человечество не избавится от гнета невежества, враждебного правде и справедливости.

— И от чего же просвещенные русские освободили диких чеченцев? — поинтересовался Саша. — От садов, которые вырубили, от стад, которые угнали, от домов, которые сожгли? Где-то я читал про «мусульманский рай», который русские вытоптали на Кавказе.

— Чеченцев надо было переселить на равнину, где они на виду, — возразил Рихтер, — а на их место водворить казаков, верных русской власти. На Кавказе иначе нельзя, Александр Александрович. Там милосердие воспринимают, как слабость. Дай им волю — и все вернется назад: грабежи, разбои и захваты заложников. Они испокон веку этим живут. И ничего другого не умеют.

— Не умеют? А сады тогда зачем? А стада? Я не верю в изначально дурные народы. Если их сады вырубили, стада угнали, а дома сожгли, чем им жить, кроме грабежа?

— Им дали земли на равнине, но они восстали снова. Они горячи, порывисты, наивны и готовы пойти за любым бездушным честолюбцем, пообещавшим им покровительство и победу. Дикие народы одна сила способна приводить в рассудок и хранить между ними порядок. А отдал я себя на службу этой силе не ради удовольствия смотреть на убийства, а, чтобы, упорствовать против существующего зла и для защиты родного края, чтобы пожертвовать на это и мою лепту пота и крови.

— Любим мы защищать свою родину на чужой земле, — заметил Саша.

— Иногда иначе нельзя, — сказал Рихтер.

— Это стандартное оправдание, — поморщился Саша. — Очень больно ощущать, что твоя родина не права, хочется как-то обмануть совесть. Я вас не упрекаю, Оттон Борисович, вас не в чем упрекнуть. Просто расхлебывать подарочек султана — нам с Никсой и нашим потомкам.

Комнаты фрейлин располагались на третьем этаже Зубовского флигеля. Саша поднялся туда после уроков и аккуратно постучал.

Открыла горничная. Серое платье с длинными рукавами, воротничком-стоечкой, юбкой до пят и широким белым передником. Русская коса, но вполне европейская кружевная наколка на волосах. Лицо приятное, но простое.

Служанка примерно в возрасте госпожи.

Низко поклонилась, только что не упала на колени.

— Глаша, кто там? — послышался из комнаты голосок Жуковской.

— Его Императорское Высочество великий князь Александр Александрович! — неожиданно низким голосом отрапортовала служанка.

Последовала короткая пауза. «Не одета она что ли?» — предположил Саша.

Но Александра Васильевна вышла ему навстречу и сделала глубокий реверанс.