Царь нигилистов 4 (СИ)

Прорекламированная статья была прямо здесь: на первой полосе. И называлась: «Посещение Его ИМПЕРАТОРСКИМ Высочеством Великим князем Александром Александровичем первопрестольной Москвы».

— Да-а, — протянул Саша. — Это новый этап в моей жизни. В подцензурном издании! На первой странице! А не на задворках «Морского сборника» под псевдонимом и не в богопротивном «Колоколе» у черта в заднице.

— Александр Александрович! — одернул Гогель.

— Пардон, Григорий Федорович! Эмоции.

Мария Морозова только усмехнулась.

Статья начиналась с описания встречи «верноподданными студентами Московского университета августейшего сына нашего обожаемого ГОСУДАРЯ» на Николаевском вокзале. Но осторожно умалчивала об особенностях Сашиной конституции, методах её принятия и прочей политической дискуссии.

«Великий князь Александр Александрович милостиво изволил остановиться в ректорском доме ИМПЕРАТОРСКОГО московского университета, — продолжали „Ведомости“, — осмотрел метеорологическую лабораторию и аудитории в сопровождении ректора действительного статского советника Альфонского».

О редакции «Телескопа», вскрытии воровства в столовой, учреждении студенческого совета и назначении в него выборов газета тоже благоразумно умалчивала.

Может, и слава Богу…

Дальше шел рассказ о купеческом приёме, который «Великий князь милостиво изволил почтить своим присутствием» и пересказ его речи о веротерпимости очень близко к тексту.

«Я узнал много нового для себя, и, к сожалению, не радостного, — цитировали „Ведомости“. — О закрытых молельнях, о сосланных беспоповцах, о запечатанных алтарях. Закон о веротерпимости в России всегда был моим сокровенным желанием и моей мечтой».

И дальше про Нантский эдикт и Екатерину Великую. Тоже близко к тексту.

И про то, что религиозное неравенство — гиря на ногах государства.

«Далеко не все от меня зависит, — продолжали цитировать „Ведомости“, — но я приложу все усилия, чтобы принцип свободы совести, наконец, у нас победил. Чтобы никто не был судим за веру, чтобы ни один молельный дом не был закрыт, чтобы все могли молиться и служить литургию так, как считают правильным и спасительным. Чтобы с рогожских алтарей были сняты печати. Думаю, это наше общее с вами желание. Так выпьем за то, чтобы желания исполнялись!»

Как только цензура пропустила!

Впрочем, если цензор какой-нибудь Гончаров, почему нет?

— Редактор «Московских ведомостей» сейчас кто-то из либералов? — спросил Саша.

— Да, — кивнула Мария Фёдоровна, — Корш Валентин Фёдорович.

Имя было незнакомо.

— Закроют ведь газету, — задумчиво проговорил Саша. — Савва Васильевич, вы читали?

— Мне Тимоша прочитал, — сказал Морозов-старший, — и мы это слышали уже.

— Савва Васильевич, вы неграмотны? — поразился Саша.

— Да, — признался фабрикант.

— Как же вы считаете?

— Ну, считать-то я умею, — усмехнулся Савва Васильевич.

Статья заканчивалась рассказом о сборе на «Дом студентов» и упоминанием о том, что «Великий князь изволил оказать милость известным миллионщикам Морозовым, остановившись в их доме в Рогожской слободе».

«Могли бы и просто „Шелапутинский переулок“ написать», — подумал Саша.

Приехал Гучков в лакированной карете и повёз на Лефортовскую фабрику. Она располагалась на берегу Яузы, дымилась многочисленными трубами и была поистине огромна. Даже не квартал, а целый город с десятками кирпичных зданий в два, три, четыре этажа, и целыми улицами деревянных.

Саша не помнил этого места вообще. Даже крутой изгиб Яузы был ему не знаком, а про приток реки под названием Хапиловка, он никогда не слышал. «В трубу, наверное, возьмут», — предположил он.

Но как могло вообще ничего не сохраниться?

Не то, чтобы в прошлой жизни он хорошо знал Лефортово. Бывал, да, но не более.

— А где Лефортовский парк? — спросил он, чтобы хоть за что-то зацепиться.

Гучков махнул рукой куда-то на юг.

— Далеко? — спросил Саша.

— Не очень. Да и у нас парк есть.

Место действительно было весьма зеленым, имелся даже пруд, в окружении деревьев.

Но сначала хозяин повел Сашу в ткацкие корпуса с многочисленными станками, точнее «станами», как предпочитал их называть Гучков. Переплетенные горизонтальные и вертикальные нити, спускающиеся откуда-то сверху, колеса гладкие и колеса зубчатые, и все это вращается, оглушительно стучит и гремит. И ткачи, мало отличающиеся от деревенских мужиков: в крестьянских рубахах и лаптях. Но довольно чисто, и никого в лохмотьях.

Хозяину и гостю кланяются в пояс.

— Бывшие крестьяне? — спросил Саша, когда они переходили из корпуса в корпус, и появилась возможность быть услышанным.

— Да, — кивнул Гучков. — Рабочих рук не хватает в Москве, так что приходится выкупать целыми семьями.

— Отпускаете на свободу?

— После того, как отработают выкуп, — признался Гучков.

В семьи можно было поверить, ибо возраст рабочих начинался лет с десяти, если не младше. Не ткачей, конечно. Это для продвинутых. Так: корзины с пряжей и нитями принести и отнести.

На берегу Яузы красильня. Ну, понятно, отходы производства в реку сливать. В воздухе стоит запах масла, смешанный с чем-то растительным и химическим.