Царь нигилистов – 4

— Разрешите доложить, Ваше Императорское Высочество? — задыхаясь спросил он.

Глава 25

— Вас просит принять генерал-губернатор Москвы граф Сергей Григорьевич Строганов! — провозгласил лакей.

— Да, разумеется, — сказал Саша.

И перевел взгляд на Гучкова.

— Можно Его Сиятельству войти на территорию фабрики?

— Да! — сказал хозяин. — Конечно.

Лакей убежал, а Саша решил, что успеет.

Он вынул из кармана тяжёлые золотые часы и опустил себе на открытую ладонь.

— Ефим Фёдорович, этот подарок я приготовил для вас ещё вчера. Сегодня, когда я увидел рабочие казармы, честно говоря, я решил оставить часы у себя. Но у меня было время подумать. Знаете, до сегодняшнего дня я считал, что достаточно дать людям, как говорит Герцен, «человеческие права», и это предотвратит революцию. Но вы открыли мне глаза: человеческие условия жизни не менее необходимы. Так что возьмите. Спасибо за науку!

И он протянул часы Гучкову, который с поклоном их принял.

К беседке, в сопровождении лакея, шёл высокий подтянутый старик в генеральском мундире и при орденах. Он опирался на палку и слегка прихрамывал.

Саша встал навстречу.

— Его Сиятельство граф Сергей Григорьевич Строганов, генерал-губернатор Москвы, — представил лакей.

Старик низко поклонился. У него был высокий лоб в обрамлении седых волос, седые бакенбарды и выбритый подбородок. На груди — георгиевский крест и алмазная звезда ордена Александра Невского. Ну, и так по мелочи: Анна, Владимир, Станислав и Орден Белого Орла.

Саша подал гостю руку и помог подняться в беседку. Впрочем, граф вряд ли нуждался в помощи, несмотря на хромоту. Ему было не больше шестидесяти пяти.

Генерал-губернатор сел напротив, рядом с Гучковым, выдержав дистанцию примерно в полметра от торгаша, хотя Строгановы сами торгашеством не брезговали.

— Ваше Императорское Высочество, — сказал граф, — московское дворянство приглашает вас завтра в пять пополудни в Благородное собрание, где даёт обед в вашу честь.

— Обязательно буду, — улыбнулся Саша.

— Я прошу меня простить, что не встретил вас ещё в четверг на вокзале, но государь просил сохранить ваше инкогнито. А просьба государя равносильна приказу.

— Я вас нисколько не упрекаю, — сказал Саша.

— Но теперь, после статьи в «Ведомостях» сохранить инкогнито не представляется возможным, поэтому я просил Его Императорское Величество разрешить нам этот приём, и он милостиво подтвердил своё согласие телеграммой. А я приглашаю вас сегодня отобедать у меня.

— Благодарю! — кивнул Саша. — И принимаю приглашение. Папа́ известно содержание статьи в «Ведомостях», граф?

— Об этом я не телеграфировал, — поморщился Строганов.

— А как вы объяснили разоблачение моего инкогнито?

— Я телеграфировал, что это после купеческого приёма неприлично игнорировать ваш визит в первопрестольную.

— Понятно, — усмехнулся Саша. — Когда вы меня приглашаете?

— Если вы будете столь любезны, то прямо сейчас. Карета ждёт у входа на фабрику.

Особняк графа Строганова находился на улице Мясницкой, имел три этажа, и на последнем — балкон, опирающийся на ионические колонны. Обеденный зал располагался на втором этаже, и от столовой в Фермерском дворце существенно не отличался. Даже стол раздвижной, на двенадцати ножках, и пейзажи на стенах (явно восемнадцатого века, с римскими руинами, ажурными деревьями, фонтанами и водопадами).

Супруга хозяина Наталья Павловна Строганова была темноволосой дамой, как говорят, с остатками былой красоты. Прямой нос, выразительные глаза и нарождающиеся морщины на открытом лбу.

Сели за стол, накрытый с вполне купеческой роскошью: дорогой фарфор и хрусталь. Гогель расположился рядом с Сашей.

Меню было, слава Богу, не постным.

Но Саша думал о положении Гучковских рабочих, и кусок в горло не лез.

— Вас что-то расстроило, Ваше Императорское Высочество? — спросила Наталья Павловна.

— Да, — признался Саша. — На экскурсии от мануфактур-советника Гучкова мне, скажем так, не всё понравилось. У него рабочие спят посменно по шесть часов мужчины и женщины в общей спальне. Стиль, по-моему, более уместный на каторге, чем для людей, которые ни в чем не провинились. Да и для каторги, по-моему, перебор.

— У Александра Александровича очень доброе сердце, — предъявил Гогель стандартное оправдание.

Саша возвел очи к расписному плафону на потолке и мысленно посчитал до десяти.

— Не в том беда, что у меня доброе сердце, — сказал он, — а в том, что не только у меня. Моё сердце в оковах разума, — усмехнулся он, — я понимаю, что на улучшение положения рабочих нужны деньги, а взять их можно либо из казны, где их нет, либо из кармана промышленника. Я верю, в общем, что у Гучкова еще не самая плохая ситуация. Есть и похуже. А если мы заставим промышленников сократить рабочий день и построить для рабочих нормальное жильё, это ударит по их бизнесу, он начнёт медленнее развиваться, а значит, в будущем положение рабочих будет только хуже.

Но оставить, как есть, тоже нельзя, потому что революции делают люди с добрым сердцем. И они найдутся.