Царь нигилистов 5

— Оттого, — отвечал Шамиль, — что Иса ваш был очень добрый, а наш пророк был сердитый, да и народ у вас добрый, а наш — разбойники, строго надо обращаться: за всякую вину голову рубить.

И Шамиль улыбнулся и прочертил рукой по своей шее.

— Мне кажется, это не совсем так, — осторожно заметил Саша. — Я читал хадис о женщине, которая украла одеяло и которой по законам шариата должны были отрубить руку. Все просили Пророка помиловать её, но он настоял на своём и отказал в милости.

Хадисов Саша когда-то по молодости лет читал целый сборник, но запомнил только этот, поскольку он являл квинтэссенцию различий между христианской и исламской моралью.

— Конечно, — сказал имам, — законы всегда надо исполнять, даже, если сердце не хочет.

— Смысл понятен, — кивнул Саша, — но я о другом. Если арабы были до ислама настолько незлобивым народом, что попросили за эту женщину, зачем им нужен был ислам?

— На всё воля Аллаха, — сказал Шамиль, — не человеку о нём судить.

— Может быть, дело не в народе, а в учении?

Саша подумал, достаточно ли политкорректен. И не выхватит ли Шамиль дареный кинжал, защищая четь пророка. Карикатуристов из «Шарли Эбдо» за меньшее убивали.

Но имам ответил вполне спокойно.

— Учения сменяют друг друга. Так Тору сменил Инджиль, а Инджиль сменил Коран. Всему своё время.

Граммов сначала оставил «Инджиль» без перевода, а потом всё же добавил: «Евангелие».

— Учения не всегда от Бога, — заметил Саша. — Бывают и такие, что сводят с ума целые народы. Кто бы ожидал от весёлых, остроумных и немного легкомысленных французов миллионов жертв революционного террора!

Саша сомневался, что Шамиль его поймёт, но у переводчика это не вызвало трудностей.

— Да и русские не всегда благодушны, — заметил Саша. — Вам ли не знать!

— Учения не всегда от Бога, — согласился Шамиль. — Но ислам от Аллаха, и Мухаммед пророк его.

Саша задумался о проблемах мультикультурализма в Европе начала 21 века. Украинская диаспора обогатила и разнообразила культуру Канады, русская и армянская — культуру Франции, евреи — многих стран, привнеся любовь к знаниям, инициативность и предприимчивость.

Но есть то, что европейская цивилизация не может принять и переварить внутри себя. Убийства чести, казни за музыку и песни, равно как и культурные особенности полинезийского людоеда интегрируются в неё с некоторым трудом. И, честно говоря, не надо их туда интегрировать.

— Конечно, шахада не требует доказательств, — улыбнулся Саша.

— Я удивлён, что вы знаете хадисы, — заметил имам, — и что такое «шахада». Коран вы тоже читали?

— Да, — сказал Саша, — но плохо помню.

— И что вы о нём думаете?

— Я христианин, — соврал Саша, — и у меня взгляд христианина. Мне не может нравится книга, которая искажает Библию.

— Это христианское писание искажено, — сказал Шамиль.

— Оно несколько древнее ислама, — возразил Саша. — Но это не главное. Мне не нравится книга, которая вводит законодательные нормы, которые может быть и были хороши для арабов полторы тысячи лет назад, но вряд ли подойдут для современного человека. Вы сказали, что учения сменяют друг друга, но законы меняются гораздо быстрее. А в исламе закон неотделим от учения.

— Зачем менять законы, если не меняется человек? — поинтересовался Шамиль. — Хватит и тех, что написаны в книгах.

Слава Богу никто кинжала не обнажил, и смертоубийства не случилось. Шамиля ещё долго таскали по экскурсиям. Дядя Костя отвёз в Кронштадт, где показывал корабли. Потом в Павловск, в свой музей древностей, где в Турецкой комнате на стенах висели мраморные доски, снятые в крепости в Варне во время прошлой Русско-Турецкой войны.

Потом Шамиля принимали дядя Низи и дядя Миша. А Саша в очередной раз убеждался в том, что народ русский середины не знает, либо уж на виселицу, либо на пьедестал.

В начале октября Никса пригласил Сашу к себе на чай и торжественно выложил на стол очередной номер «Колокола».

— О! — сказал Саша. — Давненько Александр Иванович про меня не писал. Или там что-то другое?

— Про тебя, про тебя! — подтвердил брат.

Заметка касалась учреждения школы имени Магницкого и была вполне лестной.

'Ему все уши прожужжали, что он набрал сброд, — писал Искандер (то есть Герцен), — но Великий князь стоит твердо. Когда небезызвестный Муравьёв-вешатель подробно расписал ему, что именно за сброд, Александр Александрович его вежливо поблагодарил и сказал, что теперь будет знать, кто нуждается в помощи и кому назначить стипендию.

Кстати должны предупредить. Великий князь, возможно, не вполне понял, с кем беседовал. Муравьёв не только вешал героев Польского восстания, не только побывал в Петропавловской крепости по обвинению в причастности к делу наших мучеников свободы — декабристов. Он вышел оттуда с повышением.

О, конечно, он вспоминал потом, что назвал имена только тех, кто уже был арестован или умер, или смог уехать за границу. Но это говорил он.

Откуда тогда чин статского советника?'

— Хорошо, что папа́ не в Петербурге, — заметил Саша, дочитав, — может, остынет к возвращению.

— Твоя-то в чём вина? — спросил Никса. — Здесь больше не про тебя, а про Муравьёва.