«Стиль Радищева совсем не плох, просто текст надо разбить на абзацы, и записать диалог в столбик — тогда он будет гораздо лучше читаться. Александр Сергеевич несправедлив.
А фраза: „Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала“ — просто гениальна, хотя и старомодна. Думаю, еще пару веков будут цитировать.
Дядя Костя, а действительно помещик может заставить крестьянина работать на барщине шесть дней в неделю так, что на обработку своей земли ему останется только воскресенье? Или так было только при Радищеве? Разве барщина не ограничена тремя днями? Или у нас, как всегда в законе одно, а на самом деле — другое?
И что правда до сих пор соха? Деревянная?
А плугов нет?
Да! Безумно далеки мы от народа!
Еще раз спасибо!
Читаю дальше.
Слава Богу, Гогель не покушался на тайну Сашиной переписки с Константином Николаевичем.
Надо было посылать лакея в Петергоф.
— Григорий Федорович, вы мне не составили справочник по ценам? — спросил Саша.
— Александр Александрович, вам нужен секретарь, — с легким недовольством заметил Гогель.
— Совершенно с вами согласен, — кивнул Саша. — И гораздо больше, чем гувернер. Во сколько может обойтись секретарь?
— Рублей за 15–20 можно найти.
— Хорошо, я же вас не постоянно об этом прошу, Григорий Федорович. Сколько бы вы хотели доплаты в месяц?
Честно говоря, Саша предпочел бы не Гогеля, а кого-нибудь помоложе, и не секретаря, а секретаршу. Скажем, из Института благородных девиц…
Интересно, насколько это возможно?
— Ну, что вы, Александр Александрович! Не нужно никаких доплат. К вечеру сделаю.
— Тогда пока скажите мне пожалуйста, сколько может стоить извозчик отсюда до Петергофа?
— Три-пять копеек.
— Григорий Федорович, а вы мне пять рублей не разменяете?
— Александр Александрович, зачем вам?
— Мне нужно послать Митю в Петергоф за подарком для мамá.
— Лакея? На извозчике?
— Мне нужно быстро. Будет нехорошо, если подарок опоздает.
Гогель запустил руку в карман и отсчитал 10 копеек.
— Я буду записывать, — пригрозил Саша.
Позвал лакея и вручил ему деньги.
— Сдачу вернешь! — приказал он.
Перед визитом к мамá он еще успел повторить в библиотеке подарочную мелодию и к десяти был в матушкиной гостиной. Той самой с цветами сирени на обивке диванов и занавесках.
К императрице уже выстроилась с подарками очередь ближайших родственников. Саша встал в самом конце, надеясь, что, может, еще кого-нибудь пропустит.
Митьки не было.
Очередь шла предательски быстро. Уже Никса вручил мамá свой супер-пейзаж и удостоился объятий.
Тянуть было больше нельзя.
Куда этот бездельник запропастился?
— Мамá, позвольте, я сяду за рояль? — спросил Саша.
— Да, конечно.
И Саша начал играть и петь:
Последнее четверостишие, у Михаила Щербакова было, конечно, несколько трагичным, но песня на нем не кончалась, и дальше следовало еще более трагичное:
И Саша решил его не петь, а выкрутился так, как обычно и выкручиваются начинающие поэты: поставил первое четверостишие в конце еще раз. Стало, конечно, хуже, чем у Щербакова, зато без неподходящей для именин печали.
— Саша, можешь слова написать? — спросила мамá. — И ноты.
— Конечно, — кивнул Саша. — Хотя под гитару это звучит гораздо лучше.
— Под гитару? Так ты такое собирался под гитару петь?
— Почему нет? Разве не испанский — лучший язык для того, чтобы говорить с Богом?
— Причем тут испанский…
— Гитара испанская, — улыбнулся Саша.
И начал вставать из-за инструмента.