Царь (СИ)

— Иоганн, а о чем вы говорили с Фридрихом, пока меня не было? — спрашивает Лиза, едва мы утолили первую страсть.

— О разных пустяках, моя прелесть.

— Держу пари, что этот пустяк — приезд вашей жены.

— Вовсе нет, с чего ты взяла?

— Ну, все вокруг знают, что он ждет этого больше чем вечного блаженства.

— Тебя это не должно волновать.

— Я беспокоюсь о дочери.

— В этом нет никакой нужды. Малышке Марте ничего не угрожает.

— А если бы у нас родился сын?

— Ну, этим и сейчас не поздно заняться, — смеюсь я и закрываю ей рот поцелуем.

Несколько позже, когда утомленная ласками Лизхен уснула, я осторожно выскальзываю из постели и торопливо одевшись, спускаюсь в зал. В нем темно и тихо, если не считать храпа Курта и моих сопровождающих. Черт бы вас побрал засони, а где же Корнилий?

— Я здесь, государь, — шепот непонятно откуда взявшегося Михальского заставляет меня вздрогнуть.

— Нам пора!

— Как прикажете, сейчас я подниму людей.

— Хорошо, только поторопись.

Через несколько минут копыта наших коней дробно стучат по бревенчатым мостовым Москвы. Улицы поменьше на ночь перекрываются рогатками, но по главным всю ночь разъезжают патрули берегущие покой столицы, и мы почти безостановочно движемся к стрелецкой слободе, лишь изредка задерживаясь у застав. Впрочем, стольника Корнилия знают все, и стоит ему показаться, как нас беспрепятственно пропускают, после чего мы скачем дальше.

Стрельцы, пропустившие кавалькаду, тишком крестятся и настороженно провожают ее взглядами.

— Куды это его ирода ночью носило? — бормочет один из них заросший черной бородой.

— По службе, видать, — нехотя отзывается второй.

— Знаем мы его службу, — не унимается чернобородый, — православных христиан на дыбу тянуть, да примучивать.

— Уймись Семен, — строго говорит ему напарник, — стольник Михальский государеву службу справляет!

— Государеву, — едва не сплевывает тот, — стоило с латинянами биться, чтобы себе на шею иноземца посадить!

— Ты чего, ополоумел? Ивана Федоровича соборно избрали за храбрость и приверженность к православной вере! К тому же, Семка, что-то я не припомню тебя в ополчении.

— Он-то может православный, — упрямо гнёт свое стрелец, — а вот жена и дети у него какой веры? Это же надо до такого бесстыдства дойти, чтобы в церквях царевича Карла поминать!

— Не твоего ума дело, — уже не так уверено возражает ему товарищ, — вот приедет царица с царевичем и примут истинную веру.

— Пять годов не крестились, а тут вдруг окрестятся?

— Семен, — не выдерживает тот, — Христом-богом тебя молю, не веди при мне таковых разговоров! Ить это измена!

— А то что, — злобно щерится чернобородый, — сотенному донесешь?

— Не прекратишь, так и донесу!

— Ладно, не серчай, — через некоторое время примирительно говорит Семен, — я разве о своей корысти пекусь? Я за веру православную радею.

— Потому и не донес до сих пор, — вздыхает второй стрелец, — всем хорош государь Иван Федорович, да вот с женой у него неладно получилось. Только ты все же разговоры эти брось!

— Да бросил уже.

— Ну, вот и хорошо, вот и ладно!

* * *