Царь (СИ)

— Сказать по правде, там меня чуть не схватили. Я попросил помощи у одного знакомого негоцианта, а тот донес в магистрат. Почему-то вы очень популярны среди ее жителей, мой кайзер и, не смотря на то, что город теперь принадлежит шведскому королю, а вы женаты на его сестре, любого человека заподозренного в том, что он служит вашему величеству, ожидает тесная камера и крепкая веревка. Уж я даже и не знаю почему.

— Как тебе сказать, Ян — хмыкнул я, — у рижан на это целый миллион причин.

— Да, мой кайзер, — согласился шкипер, — целый миллион звонких серебряных причин. Но как бы то ни было, мне удалось бежать. С большим трудом я добрался до Пскова, где меня все-таки схватили и посадили в тюрьму.

— А там-то за что?

— Честно сказать, я и сам не понял. Меня, верно, приняли за шпиона, и совсем было собрались повесить, но Карл Рюмме, как то научил меня одной странной русской фразе. Я крикнул ее и ваши подданные не стали меня вешать, а отвезли в Москву.

— Вот как, и что же это за фраза?

— Slovo i delo gosudarevo!

Услышанное оказалось так неожиданно, что я не смог удержаться от смеха. Когда я, наконец, успокоился, Ян продолжил скорбным голосом:

— Сказать по правде, ваше величество, путешествие в кандалах не показалось мне смешным. Но, так или иначе, я добрался до Москвы…

— На счастье гера Петерсона, — пояснил продолжавший стоять рядом фон Гершов, — на заставе в тот день дежурили солдаты с немецким капралом. Он увидел закованного в кандалы европейца и спросил: — в чем дело? А узнав, что это ваш человек, сразу же дал знать мне. Я приехал раньше, чем дьяк из Земского приказа, так что все закончилось благополучно.

— Закончилось? Как бы ни так! — Отозвался внимательно слушавший скорбное повествование шкипера Вельяминов. Никита не слишком хорошо понимал по-немецки, но, как видно, основное разобрал. — Теперь князь Лобанов-Ростовский на Кароля, жаловаться будет за самоуправство, держись полковник!

— Черт не выдаст, свинья не съест, — отозвался фон Гершов по-русски.

— Где письма?

— Их везли вместе с вашим человеком. На сумке ваш герб и ни один ярыга[26] не решился открыть ее.

— Промокли, поди, письма пока по морю плыл?

— Не знаю, — пожал плечами Петерсен, — сумка кожаная и крепко зашита. Я сделал все что мог.

— Ты сделал гораздо больше, чем в человеческих силах, мой друг, — сочувственно произнес я. — Ну-ка пойдем к думским, а то спят, поди, на службе, идолы бородатые!

Когда мы вошли в думную палату, настороженно переглядывавшиеся бояре дружно бухнулись в ноги. Разрешив подняться и занять места на лавках, я заговорил показывая присутствующим на Яна:

— Сей человек, есть мой вернейший слуга, по имени Ян Петерсен! За многие службы, ведомые моему царскому величеству, я жалую его кафтаном со своего плеча и шапкой!

Сказав это я принялся расстегивать свою одежду и через минуту накинул ее на растерянного шкипера под охи и ахи собравшихся. Оставшись в одной рубашке, вновь обернулся к думцам и продолжил:

— Кроме того, жалую его деньгами и дарю дом в Кукуе!

Бояре дружно кивают тряся бородами, но Немецкая слобода, она вроде как и не Россия, а потому ни малейшего недовольства или зависти вызвать не может. В отличие от кафтана и шапки, награждение которыми очень большая честь.

— Боярин Лобанов-Ростовский — обращаюсь я главному судье Земского приказа, — тебе уже донесли о самоуправстве полковника фон Гершова?

— Нет, царь батюшка, — изумляется Афанасий Васильевич, — а что приключилось то?

— Эх, работнички! — вздыхаю в ответ, — так вот чтобы не приключилось, помни, что сделано сие по моему царскому повелению и с моего же ведома!

— Как скажешь, кормилец!

— Ну и славно!

Уже прощаясь с Яном, спрашиваю:

— Ты уверен, что это были датчане?

— Да, мой кайзер, флаг, конечно, можно нацепить любой, но вот моряки точно были датскими.

— А солдаты?

— Солдаты, — на секунду задумывается он, — пожалуй, среди них было несколько голштинцев. Но это все равно.

— Да, ты прав. Ступай.

— Худо с Климом получилось, — хмуро промолвил Вельяминов, провожая взглядом уходящих фон Гершова и Петерсона.

— Куда уж хуже, — соглашаюсь я, — но если он жив — мы его спасем! Зови дьяков посольского приказа, будем письма писать.

— Сейчас кликну, государь, а кому писать то будем?

— А черт его знает, дружище, если Густав Адольф начал тайные переговоры с поляками, а король Кристиан начал захватывать мои корабли, то дела наши совсем плохи.