Царь Сиона

Проповедник во Израиле, Роттман, с несколькими из своих сотоварищей открывал шествие, Книппердоллинг со своими драбантами замыкал его.

— Помолитесь, да просветит нас Господь! — воскликнул пророк, когда вошли двенадцать человек, по числу колен израилевых.

Роттман ответил, бросая на пророка дружеский взгляд, красноречиво свидетельствовавший об их тайном соглашении.

— Дух Божий сошел на нас и уже просветил нас.

— Сердце мое радостно приветствует вашу мудрость, — снова начал очень довольный пророк и стал в круг, образованный старейшинами.

— Что принес в своих руках Роттман, раб Господен?

— Закон, который мы хотим предложить твоему благочестию и просить тебя его одобрить, — ответил проповедник, развертывая бумагу.

Закону предшествовало много текстов из Библии, относящихся к одному и тому же вопросу. Наконец, Роттман прочел, повышая голос.

«Так как согласно вышесказанному все браки, заключенные до настоящего времени, должны считаться недействительными, то мы, в силу власти, вверенной нам от Отца, расторгаем все брачные узы и объявляем всех братьев и сестер, женатых и замужних, свободными и несвязанными. Предоставляется доброй воле каждого и каждой, пожелают ли они освятить ранее заключенный союз новым венчанием или нет. Но кроме того, так говорит Господь в своих заповедях…»

Снова следовало множество текстов из священных книг, пока, наконец, не была прочтена вторая, еще более важная, часть закона:

«Для того, чтобы сделаться участниками вечного блаженства, для братства Христова необходимо возвратиться к жизни первых израильтян; и так как, согласно Божьему повелению, земля должна быть населена возможно скорее, мы отменяем неразумное стеснение брака и позволяем братьям, не желая, однако, насиловать их, брать в супружество нескольких женщин одновременно, как это делали Авраам и патриарх. А женщина, которая мужу своему не окажет повиновения или отвергнет своевольно брачное ложе, подлежит смерти».

Роттман, прочитав закон, прибавил, набожно возводя глаза:

— Господь обратил мой слабый язык в огненный, ибо он преодолел различные сомнения, высказанные этими достойными блюстителями нового Иерусалима. В самом деле, братья, разве не сказал каждый из вас «да»? И не подписали вы закона?

Все торжественно и почтительно подтвердили слова Роттмана, и Ян, подавляя свою радость, сказал:

— Так как вы считаете этот закон полезным, то я не откажу в утверждении, и те, кто смеется над нами и злобствуют против нас, будут посрамлены даже и с этой стороны, — будут посрамлены нашим мужественным единодушием, нашим отделением от греховного мира! Но еще не все сделано. Этот закон также возбудит врагов. Я предупреждаю Сион против Яна Молленгека: он наш опаснейший враг. Военачальникам Вулену и Леодиусу поручаю немедленно задержать Молленгека и всех, кого найдут у него. В это время прочие старейшины должны с ратуши объявить новый закон, то же должен сделать проповедник на площадях. Меченосцы народа! Блюдите за непокорными, карайте нечестивых, поучайте заблуждающихся.

Едва удалился высокий совет, чтобы исполнить возложенное на него поручение, как Ян обернулся к Петеру Блусту и старому Дузентшуеру, которые караулили у дверей, как два призрака, и слышали все происходившее.

— Что скажете вы о новой скрижали завета народа христианского? — спросил он, как бы в шутку.

Блуст, точно против воли, поклонился пророку и заметил:

— Я скажу вместе с апостолом: «Если бы вы были подобны мне, это было бы хорошо; но так как вы не таковы, как я, то можете вступать в брак».

А Дузентшуер выпрямился, погрозил пальцем и сказал:

— Ваша вера уже не чистый источник, а вонючая лужа. Берегитесь, чтобы Господь не прогневался на вас!

Ответ этот звучал для пророка неприятно. Сдерживая свое неудовольствие, он попросил Петера Блуста:

— Выйди за дверь, дорогой, и не слушай еретических мнений этого малодушного человека.

Но как только пророк остался наедине с Дузентшуером, он оттащил последнего в угол, крепко схватил его за грудь и запальчиво спросил:

— Почему, седой грешник, месть твоя сочится желчью? Чего ищешь ты, противясь мне? Злодей, лицемер, фарисей! Вместо того, чтобы направлять в меня стрелы твоего змеиного языка, почему ты не исполнишь, наконец, того, в чем поклялся мне в день смерти Маттисена?

Дузентшуер, хотя был испуган и потрясен, все-таки возразил:

— Вынужденные клятвы судит Бог; необдуманные обещания разрешает Бог; бесстыдных злодеев карает Бог. Ты молод, Бокельсон, и свободно можешь справиться с таким дряхлым старцем, как я. Но повторяю тебе: твоя вера сделалась вонючей лужей. Не в моих силах, Бокельсон, облагородить твое земное высокомерие и мирские прихоти.

— Злобный дракон! Несколько недель тому назад ты говорил иначе!

— Это было в то время, когда надо было устранить Маттисена, который сошел с ума. Я думал, что найду в тебе мирного повелителя, а тебе хочется изображать какого-то Ирода, Навуходоносора. А на это я согласия не давал.

— Требуй, чего ты хочешь, и кончай игру, которая к добру не приведет.