Царь Живых

…Иван не знает, что у Гавриила, прозванного в Парме Гаврилычем, полностью пропали не только шрамы от ожогов и обморожений — гораздо раньше точно так же исчез след от выбившей глаз и вдребезги раскурочившей правую половину головы пули. Пулемётной пули.

Потому что расстреливали их из пулемётов…

Гедонье. Семьдесят лет назад.

Расстреливали их из пулемётов — из двух старых максимок и пяти новеньких дегтярёвских ручников (они уже четыре года, на год раньше, чем в РККА, сменили в Конторе старые добрые льюисы для проведения массовых акций).

Расстреливали всех — и уцелевших, и раненых, и даже павших: о загадочной живучести гедеоновцев слухи ходили самые странные.

Расстреливали заодно и стариков, и подростков, и женщин с детьми — но лишь тех, кто наотрез отказался грузиться на баржу, прицепленную к паровому буксиру с гордым именем «Товарищ Рудзутак».

Расстреливали на краю неширокой и неглубокой лощины, промытой сбегавшими к Кулому вешними водами, — возиться и рыть в мерзлоте предписанную специнструкцией братскую могилу, конечно, не стоило — в сотнях километров от ближайшего жилья смешно и глупо. Расстреливали на краю лощины, сбрасывали вниз и, закончив, кое-как присыпали — соскобленной с южных склонов пригорков чуть оттаявшей землёй да головешками с догоревших пожарищ…

Расстреливали тщательно — но всё равно казалось, что кроваво-горелое месиво на дне лощины дышит, шевелится — словно кто-то не желает умереть и готовится восстать и вновь сразиться со своими убийцами. Это давило на нервы — и лишь железная воля командира удерживала карателей от немедленного отплытия — а тот не хотел уходить, не найдя того, что искал, — того, что увидеть и взять мог только он… Поиски не принесли результата — на третий день «Товарищ Рудзутак» задымил вниз по реке.

Затянутый в чёрную кожу командир стоял на носу буксира. Курил. На вид был он лет тридцати. Но внимательно взглянув в глаза его — серо-стальные, с неприятным красным оттенком, — умеющий читать по глазам мог понять, что командир гораздо старше.

Тогда они, эти кроваво-серые глаза, ещё не спали.

Парма. Сейчас.

— Смотри внимательно, Страж! Это должно быть здесь…

Иван смотрит. И изумляется. Из хибары вынесено всё. Всё мало-мальски ценное; лишь на стенах рваные сети — память о последнем увлечении Ловца Душ Человеческих.

Но!

На полу, на самом видном месте, сверкает и переливается это. Маленький кинжал с рукоятью в форме распятия. Серебряный кинжал.

Иван нагибается. Не решается прикоснуться. Почему никто не унёс? Что-то не так. Глаза Адель широко открыты. Она смотрит вниз, на грубо струганные доски пола. Над которыми наклонился Иван. Смотрит мимо кинжала…

Рука Ивана тянется. И останавливается. Он выпрямляется.

— Почему ты говоришь — зло.?Ведь оно… кинжал?

— Это — оружие Стражей. У него нет имени. Иные называют это Мечом Господним и думают, что оно даёт силу Господа. Всё не так, сила в руке… В твоей руке, Страж…

Вот как. Меч Господень, не больше и не меньше… Маловат твой Меч, Господи…

— Ты уверена, что оно лежит для меня? И почему никто не забрал? Раньше?

— Да. Гавриил хранил его для тебя. И никому не дано видеть это. И удержать в руках.

— А сам… Гаврилыч?

Назвать старика Гавриилом не поворачивался язык.

— Гавриил когда-то был Первым Стражем… В руках его это обращалось мечом из света и пламени. И пронзало Небо и Землю. Очень давно…

Гаврилыч, пронзающий небо и землю… Да-а… Но она не лгала. Никогда и ни в чём она ему не лгала.

Ну что же, Страж… Пора на пост… Бери оружие сам, раз разводящий тебя не дождался.

— Бери оружие, Страж. Бери левой рукой.

— А какой же ещё? Я левша.

— Это всегда будет на твоей ладони. Невидимое другим и не мешающее тебе. Достаточно сжать пальцы… Страж нагнулся. Взял оружие. Трубы пели.

Сыктывкар. Аэровокзал.

Печора не принимала. Ухта не принимала. Усинск не принимал.

И, конечно, не принимал Усть-Кулом. Он был слишком близко — каких-то сорок километров — от центра гигантского облачного купола, повисшего над землёй неподвижно. И низко. А центр — был в Парме.

Самолёты не летали.

Авиаторы матерились.

Синоптики чесали в затылках.

Наташа металась по аэропорту потерявшей детёныша тигрицей.

Она нашла людей. Она умоляла. Она грозила. Она плакала. Она пыталась расцарапать чьё-то лицо и пыталась отдаться. Она встала на колени.

Она улетела в перегруженном вертолёте.

Кому-то пришлось остаться.

Вертолёт полз между облаками и лесотундрой — и ему было тесно.

Полз в Усть-Кулом.

Наташа молилась.

И не знала: поможет?

Глава 8

Парма. Сейчас.

Оружие Стражей оказалось замечательно простым в использовании. Почти как дар — когда Иван научился отключать и включать тот по своему желанию.

Крохотный серебряный кинжал, видимый только ему, уютно устроился на левой ладони — словно прирос, но при этом не мешал выполнять рукой ни одно из обыденных движений и действий. А ещё — Иван чувствовал, что нигде и никогда без его воли оружие руку не покинет — нельзя его ни забыть, ни обронить, ни дать похитить.