Царапины на осколках

Всю жизнь пытаюсь вспомнить, что рассказывал мне в детстве один старик о яйце. Это был целый космологический миф. Помню только одно предложение: «Бог сказал, что он спустился бы на землю, если бы не боялся наступить на скорлупу яйца.» Яйцо, видимо, было очень важной вещью в древних верованиях чеченцев. И сегодня у нас считается тяжким грехом ступить на скорлупу. Может, это отголосок зороастрийских мифов. Бог Мазда устроил мир, как яйцо. Земля находится посредине неба, будто желток – в середине яйца. Частицы древних мифов сохраняются в наших именах. Мусульманские имена появились позже. Из восемнадцати имен предков, которых знаю, только имя моего отца чисто мусульманское.

У чеченца не бывало необходимости просить милостыню. Он принадлежал к определенному роду-племени, и родичи никогда не позволяли ему дойти до сумы. Это было бы для них большим унижением. У человека мог пасть скот, сгореть дом. Родичи советовались между собою и делились с ним кто чем мог. Кто ягненка даст, кто – теленка, одеяло, топор, веревку… Был и такой вид помощи. Самый состоятельный отдавал пострадавшему на год-два весь свой скот. Приплод и настриг делились пополам.

Бродяги всего Советского Союза были прекрасно осведомлены о чеченских традициях, и Чечня была наводнена ими. Среди них не было, правда, прибалтов, чукчей-эскимосов, грузин, армян, киргизов и казахов. Казаху чеченцы не позволили бы побираться. Казахи – наши вечные кунаки. Бродяга-казах, нищий-казах автоматически получил бы статус гостя, и чеченцы, скинувшись, решили бы его проблемы. У нас к казахам очень теплое чувство. Мы были высланы в их земли и считаем, что ели их хлеб. Казахи в наших глазах – доброжелательный, не чванливый, но гордый и трудолюбивый народ. Мы уверены, что у него есть будущее и что оно хорошее.

Выглянуло солнце и с крыш начало капать. Подставил все, что есть в хозяйстве, вплоть до кружек и стаканов. Зато напоил скотину и запасся водой на целую неделю! Жаль, что у нас только две бочки. В обед заскочил и выкурил сигарету у Сапарби. Он угостил меня своими любовными приключениями сорокалетней давности. Минут за десять перечислил с десяток «баб», с которыми, по его выражению, «случался» в Казахстане, работая шофером. Если бы не пришел Салавди и не прервал повествование, их могло оказаться гораздо больше. Сапарби шестьдесят шесть лет, но он еще крепок, красный, как рак. По его рассказам получается, что он жил не в Казахстане, а в Садоме и Гоморре. А я, между прочим, собирался сделать запись о крайне целомудренной жизни чеченцев в Казахстане.

С водой стало лучше, с дровами – хуже. Не хочу рубить фруктовое дерево. Хорошо бы и дрова, как снег, шли с неба. Правда, на Кировоградской в один дом взрывом закинуло полствола крупного ореха, будто с неба. Я смотрел место среза – как будто не снарядом, а лезвием.

Оказывается, Барсик мой – очень умный пес. Раньше я не думал об этом, держал его, чтобы во дворе тявкал. Когда стрельба нарастает, он поджимает хвост, становится совсем маленьким всем своим видом умоляет меня уйти из помещения. Если я отказываюсь, он с упреком и одновременно виновато прощается со мной взглядом и бежит забиться в свой угол.

Чеченец, конечно, прогрессирует, но, как и в старое время, очень любит правду и справедливость. Особенно нравится ему правда по отношению к другому, а справедливость по отношению к себе. Если сказать ему правду о нем и о его делах, то черт знает, что из этого может выйти. Если два чеченца затеют тяжбу, даже мелкую, это может быть надолго. Один пойдет к прокурору, а другой обратится к обычному праву. Если один даст взятку прокурору, другой – судье. Если тот даст первому секретарю райкома, этот – министру. Деньги на взятки обычно одалживают у родственников. Так и не разрешившись при их жизни, тяжба может перейти к потомкам, которые будут ее продолжать как дело вполне святое, завещанное отцами.

Если дадите деньги на два-три дня (обычно просят именно на этот срок) и через три месяца напомните о них, напроситесь на неприятность. Если деньги одолжены родственнику, у вас есть выбор: потерять его или деньги. Каждый божится, что никогда никому не даст в долг, и каждый дает. Все мы должны друг другу.

Малые народы очень чувствительны. Они считают себя как бы обделенными. Если руританец сделает чеченцу одолжение или проявит обыкновенную вежливость – «гиллакх», чеченец будет об этом говорить всю жизнь, утверждать, что лучшего народа, чем руританцы, на свете нету. Если он встретит другого руританца, обязательно спросит, знает ли он того, уверенный, что нельзя не знать столь благородного человека. О том, что все народы считают себя великими, чеченец не думает, а если и подумает, то скажет, что все занимаются бахвальством, ведь какой народ самый великий давно известно.