Цареградский оборотень

Княжич мечтал увидеть тот чудесный ирий ромеев, но совсем не собирался глядеть на него в одиночку, без отца и старшего брата.

Теперь, в горнице, отец изрек это сладкое слово, глядя не вдаль, а -- прямо в глаза своего сына:

-- Ирий,-- тихо проговорил он, сидя за столом вместе с ромеями.-- Ты увидишь ирий.

Вернее всяких волхвов последыш в тот миг прозрел свое будущее: как чужая сила подхватывает его вихрем и уносит на тот далекий берег, откуда больше никаких иных берегов не видно. Не видно оттуда ни отца, ни Коломира, ни даже Большого Дыма. Оттуда не добежать домой, когда очень захочется. И нет от этой силы никакого спасу, никакого слова.

Только последыш вздохнул, чтобы вновь зареветь и утечь со своими слезами в реку, как отец спросил громко и страшно:

-- Ты чей будешь?

Больше плакать было нельзя.

-- Чей, скажи? -- еще грознее велел отец.

-- Туров,-- ответил последыш.

Он опустил глаза, и красные сапожки стали расплываться в слезах, как раздавленная клюква.

-- Не ведаю, Туров ли,-- донесся суровый глас отца.-- Кто такого поведет в Дом?

-- Каган Хорог, не гневайся на сына,-- добрым голосом заступился за последыша главный ромей.-- Тот воин хороший, который знает наперед все опасности. Такой воин позволит своему страху выйти из сердца наружу за день до битвы, а потом уже не даст страху вернуться обратно... Вижу, твой сын таков.

Отец помолчал и, не став добрее, ответил ромею:

-- Хороший воин не знает страху отроду. Таковы были Туровы от начала века.

Он перевел взгляд на старого Богита и рек так же, как рубил мечом:

-- Мое слово крепко, Глас Даждьбожий.

В доме князя-воеводы жрец держал свою силу на темени посоха. Потому он молчал.

-- У меня ныне всего шесть сыновей, Глас Даждьбожий,-- все наступал на него князь, чуя, что жрец не принимает его крепкого слова.

Жрец только опустил веки, и как только по его векам пронеслись тени всех воронов, живших на Туровых землях, снова открыл глаза.

-- Разве жертва оказалась мала, Глас Даждьбожий? Разве гас священный огонь? Разве губил его ветер? -- гневно вопрошал князь, начиная раздувать ноздри.

Ромей же отвернулся в сторону, к окошку-повалуше, в котором были видны зубцы тына и немного синего неба над зубцами.

-- Ты слышал все слова, князь Туров,-- спокойно и смиренно сказал старец-волхв.

-- Из твоих слов, старый, не скатаешь крепких стен,-- не унимался отец.-- Разве было слово о кагане хазар? Куда он пойдет весной? Кто скажет, куда? Сам ли Даждьбог твоим гласом? Разве речено твое крепкое слово о печенежской орде? Ты не ведаешь того, а я ведаю. Ныне печенеги* снимаются со своих полей и пастбищ. Нет у них межей, дома их легче седел. Куда их понесет гнилой ветер? Не к нашим ли землям? Ведаешь ли, старый?

-- Того не ведаю,-- признал Богит.-- Ведаю лишь одно: вся сила твоя здесь, князь Туров, на земле рода.

-- Где моя сила, то мне самому и вестимо,-- сказал отец.-- Ведомо и то, что две силы на двух сторонах света будут сильнее одной, вставшей между ними. Мое слово крепко, как зубы против ореха. Сын!

Свет солнца дробился на гранях и узорах серебряной и золотой утвари, стоял большими, лучистыми звездами в слезах последыша. Он вздрогнул, и все звезды разлетелись стрелами.

-- Ты уже знаешь, сын. Скажи, как говорят ромеи "здравствуй",-- велел князь-отец.

Немножко обрадовавшись своей малой мудрости, последыш вздохнул, утер глаза свободной рукой и сказал:

-- "Хайрете"... а еще "сальве".

Ромей засмеялся:

-- Хорошо, хорошо. Он уже знает главные слова, чтобы не пропасть. Каган Хорог, твой сын говорит очень хорошо.

Рука ромея потянулась к последышу и почти достала его плечо -- большая и гладкая рука, совсем не похожая на отцовскую руку. На пальцах чужой руки сидели и приглядывались к последышу два перстня -- два выпуклых глаза, зеленый и багрово-черный.

Последыш испугался, что чужая рука, увидев его свои разноцветными глазами, сразу заберет его насовсем. Он не стерпел, и слезы брызнули вновь. Зато чужая рука сразу убралась. Тогда он вытер рукавом глаза и стал готовиться к тому, что отец возьмется-таки за плетку.

-- Вот тебе подарок, сын кагана,-- услышал он добрый голос ромея и, подняв голову, обомлел.

Рука ромея держала перед ним небыкновенный кувшинчик, белый и гладкий, с розовым ртом.

-- Нравится? -- улыбнулся ромей.-- Бери скорей. Такой дорогой раковины ни у кого нет. Будет только у тебя одного. Там внутри шумит... понтос... шумит вода. Послушай сам.

-- Бери, сын,-- сказал князь-воевода, на удивление последыша совсем не сердясь и даже улыбаясь так же добро, как улыбался ромей.-- Славный дар. Там, в ирии, в Царьграде, у тебя будет много таких диковин... всяких, и глиняных, и золотых.

Кувшинчик был такого чудесно белого цвета, какого последыш никогда еще не видел. Такой кувшинчик очень хотелось прижимать к щеке, нюхать и гладить со всех сторон.

Последыш подумал, что в ромейском ирии много всяких чудес, которые никогда не увидят ни Уврат, ни Коломир, а он увидит. Тогда он быстро съел кренделек, слизал крошки и патоку с липких пальцев и потянулся к раковине.