Цареградский оборотень

Княжич знал, что чем дальше к Полю, тем меньше силы в заговорах и наветах, потому и не испугался, и совсем не подивился тому, что береговые торопятся так много разом накликать -- видно, сами не верят в крепость своих злых слов-причитаний.

Агатон, однако, сотворил свой оберег, коснувшись пальцем* лба, а потом -- груди и плеч справа налево, и усмехнулся:

-- Тиверы, от Южа* ходят. У себя всю воду так оклеветали, что пить не могут. Их слушать -- ушей не хватит. Всегда такие веселые... Хочешь, сам пожелай им добра.

Один из корабельных стражников поднял княжича повыше, другой прикрыл его от какой-нибудь нежданной беды щитом. Высунув голову из-за края щита, малой звноко крикнул тиверским самую жгучую северскую поговорку, какую придумал тут же, как и прошлую быль про завязанную на пупе межу:

-- Чтоб у вас дома сзади все повытекло, а спереди все поотсохло!

Те из ромейских купцов, которые знали северское наречие, пооткрывали рты. Даже Агатон закряхтел и отступил на шаг. Остальные не знали, что случилось с береговыми, а только глядели на них с изумлением.

Все тиверцы на берегу разом замерли, словно одеревенели. От них повалил пар. Их лошади, давясь водой и кашляя, отступили из реки, как пьяные, и всем скопом стали мочиться в песок. Тут тиверские запрыгали, точно обжигаясь об лошадиную мочу, загалдели, замахали руками и погнали лошадей прочь.

Днем-другим на том берегу показались и вовсе богатыри-великаны с гладкими, как тыквы, головами. Только из темени у каждого торчал пук волос толщиной в дубовую тень и развевался по ветру, как дым из кузни. Усы они свивали в длинные косы и на левой держали ножны с мечом, таким длинным и тяжелым, что он тянул по земле за жеребцом глубокую борозду, на которую со всех сторон так и сыпались ожиревшие грачи и вороны. Доспехи на чужаках громыхали знатные -- из цельных щитов, повешенных на груди, плечах и лопатках. Копья эти великаны, видно, делали из цельных молодых ясеней, раз у копий на тупых концах лапами торчали корни. У стойбищ чужаки просто ставили свои копья на земле остриями вверх -- получалась роща. Их ширококостные жеребцы, однако, ничем не удивляли, кроме толстых золотых колец в ноздрях и своего ржания, такого тяжелого, что оно гулко тонуло в реке вроде брошенных в нее с высокого берега больших валунов.

-- Русы*,-- уважительно назвал их ромей.-- Есть договор с ними, а то бы встали посреди реки плотиной, подняли бы волну -- и тогда никак от них не откупиться... Пришлось бы отдавать мачту.

Княжич слышал о русах от отца. Многого отец даже не мог рассказать -- только поднимал брови и широко разводил руки, когда вспоминал о русах.

-- С ними воевать, как под обмолот спать ложиться,-- признавался князь-воевода, повидавший в сече многих -- и хорьков, и медведей.-- Одним свистом глаз тебе с двадцати шагов выбить могут. А начнут мечами махать -- так дышать нечем. Весь дух земной изрубят вокруг в мелкую щепку.

Откуда появились русы, говорившие на славянском наречии, княжич тоже знал -- со слов князя-старшины Вита.

В ту давнюю пору, когда готская сила держала верх над силами всех племен, вождь готов Теодорих*, положивший себе за щеку целый город Рим, решил извести на Поле всех славянских бродников. Они досаждали ему, как слепни усталому коню -- разбивали обозы с положенной ему от покоренных народов данью, сеяли то там, то здесь готские черепа, из которых потом вырастали рогатые тыквы, и, наделав беды, весело пропадали в степных дымах и туманах, выедавших готским коням глаза.

И вот собрал Теодорих всех своих слепых воинов, чуявших врага издалека по вчерашнему поту, посадил их на ручных волков, питавшихся седлами, и выпустил на Поле.

Поначалу одиноким бродникам пришлось туго. Ищейки римского кагана находили их то ночью, то на рассвете. Они живо душили бродников -- перегрызали им горло удавками-ожерельями из собачьих клыков и вороньих клювов.

Раньше никакой бродник не признавал никого своим братом-союзником. Бывало, схватывались они и друг с другом. Разъедутся до окоема земли, пустят жеребцов по встречному ветру и разлетятся, схлестнувшись только тенями. У кого тень мельче или осекнется на миг под тенью встречного, тот сразу и повалится с коня замертво. Бродников же не хоронят. Тут же налетают на мертвого вороны и, выклевав ему глаза, поднимают тело высоко в небеса, а оттуда отпускают. И тело бродника падает и, не долетая до земли, само разворачиваяется, как ветхий свиток, в дым и пепел.

И вот увидели живые бродники, что слишком часто стало взлетать по всему Полю воронье и слишком часто стали то там, то здесь виться дымы, разнося по полю горечь безродных снов. Сообразили они, что ведут за ними гон-охоту, как за самыми богатыми индийскими купцами, которые, чтобы не попадаться грабителям на свету, стали с недавних пор прорывать от своих земель до самого Царьграда кротовые ходы.