Цареградский оборотень

Был один мудрый бродник. Бросая в костер кусочек меда, он умел выпускать из дыма жаворонков, а из обгоревших головок чертополоха -- мелких соколов. Затеял он бросать в огонь и то, и другое -- и стали взлетать в небо сладкоголосые сокола, скликая бродников к данапрским порогам. Там, у порогов, бродники и съехались однажды между ночью и рассветом, смешали свою кровь в золотой ромейской чаше, бросили ее в воду, и кровь, забурлив на порогах, перевилась и вытянулась единой жилой по всему Данапру до самого устья великой реки. Тогда собравшиеся бродники положили начало новому, единому роду. Без всякого презренья приняли они в свой род всех, кто искал в Поле спасения от слепой охоты -- всех бродников от иных племен: от угров и ясов, от касогов и булгар, от буртасов и волохов и даже от нурманов-варягов, служивших ромейским василевсам и со скуки подавшихся на широкое Поле.

Грозная образовалась рать. Меды не пила, спала по очереди -- одни ложились, другие вставали, как пшеница под порывом ветра. Рассыпалась та рать поначалу мелкими засадами, поджидая ищеек и выставляя под ветер одного-двух подсадных. Как начинали гаснуть звезды от земли на локоть, а у Луны появлялись серые подпалины -- значит, охота учуяла добычу и уже близка. Тогда бродник, выбранный вождем, подбрасывал вверх горсть пепла, и как только падавший пепел прикасался к волосам затаивших дыхание воинов -- так, значит, наступала пора со всех ног бросаться на помощь своей приманке. Отовсюду, кидались бродники на слепых охотников Теодориха, замыкали свой круг и плетками, свитыми из ястребиных криков засекали безглазых насмерть вместе с неоседланными волками.

Так новое лплемя покончило с готской охотой и стало править на Поле от Данапра до Прута. Так с тех пор они завели себе на долгую память мечи длиною в те самые трехжильные плетки. А их вождя, который выпускал из костра жаворонков и соколов, звали Русом.

Как бродники Руса после длинных мечей завели себе таких же статных красавиц-жен, -- о том княжич узнал гораздо позже, во дворце ромейского василевса.

Много еще разных всадников повидал княжич Стимар на все шире и шире расступавшихся берегах. Были в высоких шапках, лаявших по собачьи, подъезжали на жеребцах без грив, зато с петушиными хохлами. Появлялись последние древние скифы, вооруженные такими мечами, какими можно и лучше было бы пользоваься вместо плуга.

И всех, кто видел ромейский корабль, сердило его мерное и безнаказанное движение мимо земли и мимо чужих глаз. Все береговые-замежные бросали в него что-нибудь, надеясь нанести какой-нибудь ущерб, радующий глаз всякого, кто остается на берегу и потому медленно тонет в памяти тех, кто плывет в немеренную даль и богатеет своим долгим путем.

Одни бросали ругательные слова, таявшие в воздухе так же быстро, как и простой, назаговоренный плевок на воде. Угры плевались овечьей кровью. Третьи швыряли из пращей паленых крыс или протухшие черепашьи яйца. И только самые злые и завистливые тратили горящие стрелы. Стрелы с коротким и злым шипением кололи воду, а те из них, которым удавалось-таки клюнуть лодью в бок, тоже падали в реку, живо сбитые умелыми в этом деле корабельными стражами.

-- Тут уже Поле? -- однажды вдруг догадался княжич, следя за отстававшей от корабля росыпью стрел и тонкими дымками над нею.

-- Здесь то, что твой отец, каган Хорог, называет Полем,-- как всегда много сказал Агатон.-- Мы зовем эти места Скифией, землей варваров, или Ничьей землею.

Княжичу стало грустно. Чудесное Поле, все засыпанное золотыми ромейскими монетами и заросшее золотыми травами, показалось ему с реки скучным и злым.

Только один раз корабль повернулся носом к береговым всадникам и даже остановился, зацепившись якорем за мелкое дно.

Был закат дня, когда весь восток от самого зенита до окоема затянули бесплодные тучи с белым дном и черными башнями.

На дальних восточных холмах появились пестрые всадники, и Агатон сразу положил отяжелевшую руку на темя княжича.

-- Укройся, княжич, чтобы тебя не видели,-- строго велел Агатон и подтолкнул малого к своей каморке на корме. Та каморка была обита внутри теплыми шерстяными материями и уложена мягкими тюфячками.

Княжич спрятался, как было велено, и недолго думая отодрал от досчатой стенки край материи, чтобы понаблюдать в щелку за новыми чужаками.

Их было немало. Половина -- на вороных жеребцах, половина -- на пегих. А у предводителя с большой золотой звездой на груди жеребец был особый -- с правого, полуночного, бока вороной, а с левого, полуденного, пегий. Так же, по цвету, делились у влжака доспехи, рукава рубахи, шапка, похожая на перевернутую наковальню, и даже борода, тоже разделенная на два рукава, чтобы не загораживать яркую звезду, висевшую на груди.

Они даже не стали спускаться к воде, а остались на возвышенности, глядя оттуда на реку, как в опасную яму.

С корабля в воду спрыгнули два самых рослых стражника, а им на плечи сверху опустили ромея Агатона. Потом в реку спрыгнули те двое опускавших, ростом поменьше, и им передали с корабля завернутую в парчу шкатулку.