Цареградский оборотень. Книга первая

Те слова, что Стимар хотел сказать отцу, все остались позади, у отца. Для старшего брата осталась только грусть, и Стимар только грустно вздохнул.

— Отец не видел волкодлака. Ты тоже не видишь, брат, — нехотя, через силу, проговорил он. — Отец, ты и я — мы все чересчур долго ходили далеко за нашими межами.

Коломир отпустил брата и отступил на шаг, к своему коню.

— Конь не подпускает к себе волка, — твердо сказал он. — Нет волкодлака, Стимар.

— В Царьграде мне дали иное имя, — сказал младший. — Я носил его дольше того имени, что дал мне отец… хотя ты, старший, и не вводил меня пред тем в Дружинный Дом.

— Какое имя? — эхом вопросил Коломир.

И княжич назвал старшему брату имя, которого он не слышал и даже не вспоминал с того мгновения, как канул в воду родной реки с ромейской галеры:

— Стефан[87].

— Что за имя? Ромейское? Разве от волка? — растерялся и встревожился Коломир.

— Так звали человека. Он жил давно, — ответил княжич. — Он поверил в того Бога, какой сам был человеком. За эту веру его побили камнями.

— Ромейское пусть и остается у ромеев вместе с их Богом, коли этого Бога можно побить камнями, — весело взмахнул руками Коломир. — Или брось такое имя в огонь. Дома оно тебе не пригодится. Некому будет бросать в тебя камни — сам руки за то оторву любому.

Он вскочил на коня и позвал за собой младшего:

— Пора домой, брат. Виру мы за тебя и Богита с Лучиновых взяли. Ты видел отца? Он взял виру с вятичей?

Стимар смотрел на брата, чувствуя, что из памяти, из души удаляется нечто куда большее и дорогое, чем ромейский сон о Лисьем Логе, выгоревшем в яви. И вся его ярость вдруг утихла, улеглась, ни на что не сгодившись — только зря коня гнал.

— Взял. Чересчур велика вира, — пробормотал он, садясь в седло. — Как бы мне за нее самому в огонь не пришлось идти.

— Что речешь? — не расслышал старший брат.

— Спрашиваю: Лучиновых всех порезали? — мрачно спросил Стимар, двинувшись с братом стремя в стремя.

— Всех не всех, — все с тем же лихим весельем отвечал Коломир. — Князя рубили — не дорубили. Навалились радимичи скопом, отбили, отволокли в чащу. Да не княжить ему теперь без десницы… А девок его красных прихватили. Все трех. Как подосиновиков с одной поляны.

— Девок?! — обомлел Стимар.

— Тебе подарок от меня, — сверкнул глазами Коломир. — Слыхал уже, слыхал я от Броги, как Лучинов своих дочерей тебе на пест силком сажал — выдоить тебя вроде телки, а потом и кровь заодно пустить, чтоб от тебя на его земле ничего зря не пропало. Ловок Лучинов!

Коломир рассмеялся. Но не как отец — раскатившись громом, а иначе — с треском большого огня, будто и был тому близкому огню родным братом не менее, чем ехавшему по левую от него руку Стимару.

Чудная свадьба еще до заката отпечаталась у Стимара в памяти не явью, а чудным сном, а избранная им невеста — не иначе как вилой, девой небесной, давно унесенной ветром в неизвестную сторону.

— Теперь сам их распочни, коли хочешь, — все балагурил старший брат, кичась перед младшим своей властью, пока в душе у того мучительно срасталась разорванная явь.

Коломира удивило молчание брата и его неживой вид, и он добавил уже не шутя:

— Теперь бери по своей воле. Что захочешь — то и делай с ними… А то и просто в холопки сгодятся.

— Исет у тебя? — словно очнулся в тот миг Стимар.

— Которая? — не разобрал Коломир.

Стимар ударил коня по ребрам и ринулся к возам, бросив позади изумленного брата.

Груженая вирой-добычей рать остановилась, молча встречая того, кто дал ей волю брать ту виру с радимичей, и так же молча расступилась, когда Стимар подлетел к возам.

Все три дочери Лучинова князя сидели на среднем возу, мертвенно неподвижные и молчаливые. Будто вывезенные из покоренного града столпы-идолы.

Стимар соскочил с коня, и заглянул всем трем в глаза. Ни ночь, ни огонь не отражались в их глазах. Дочери радимического князя теперь все смотрели в неизвестную сторону ночи.

— Исет! — тихо позвал Стимар, предчувствуя, что ему уже не дозваться, как бы громко он не кричал ей вслед.

Он верно вспоминал Исет, как вилу, деву небесную. Ее душу уже далеко от всех межей унес незримый жеребец. Как она сама того и хотела.

— Исет! — хрипло позвала голосом Стимара вновь поднимавшаяся в нем ярость.

— Кто ты? — донесся голос Исет с неизвестной никому стороны света. — Ты слишком далеко. Подойди ближе.

Стимар не ответил ей и отступил на шаг от чадивших колес. Ярость запретила ему отвечать, чтобы не утратить своей силы. Ярость стала ждать, как одинокий волк-бирюк, глядящий издали, от леса, на огонь человечьего жилища.

Брат приближался с нарочитой неторопливостью, оставаясь только черной угольной тенью против огня, заслонившего весь восток.

Стимар затаил дыхание, ожидая, что вот-вот кто-нибудь из северских воинов дрогнет и его испуг сразу обернется одним словом — только одним, но способным расколоть явь, как лед над бездонным омутом:

«Волкодлак!»

И тотчас старший брат тоже прозреет, а за ним следом — и отец. И отец тогда увидит, что он сделал, отправив младшего сына за море.

Но воины молчали, а их кони все никак не пятились прочь.