Цареградский оборотень. Книга первая

— Видал я всяких волков. И серых, и дымом темнее, — сказал князь. — И о четырех ногах, и о двух. Видал, как ходят они — и стаей, и бирюком в одиночку. Знаю, чем пахнет их след. Кровью, свернувшейся, как молоко. Знаю, как тянут они свою тропу. Как огонь по сухой траве. Никогда прямо по ветру. Всегда наискосок. Всегда чуть стороною. Я знаю, чем пахнет их шерсть. Золой чертополоха… Я не был в граде после. Спешил тебя выручать. Здесь, за нашими межами, скажи мне, кто первый назвал тебя волкодлаком, Стимар? То был старый Богит? Скажи, сын Стимар.

Степной ветер еще гулял, как волк-бирюк, в седой бороде князя-воеводы, хищно подвывая. В его глазах еще тлели головни далеких замежных костров. Родной град был для него еще так же далек, как и оставшееся за следами копыт безродное Поле.

Сын князя-воеводы тяжело вздохнул.

— В Царьграде у меня было иное имя, — сказал он.

— Оно осталось за Полем, — твердо сказал князь Хорог. — Ответь.

Княжич ответил:

— Нет, отец. То был не Богит. Не помню кто.

— Лжешь по-ромейски, сын, — усмехнулся Хорог. — Пригодится после, когда станешь князем. Ныне ответь.

Ромейский лед треснул в глазах княжича.

— Отвечу, когда очистишься сам, отец, как и положено тебе и твоей рати после Поля, — отвечал он так, будто каждым своим словом принялся со всего маху бить по льду того замершего девять лет назад речного омута. — Отвечу, когда очищусь сам. Ты не видишь волкодлака, потому что слишком долго сам ходил по Полю наискось и стороною, как вольный огонь. Как волк. Потому и не узришь ты отличия между нами, пока не очистишься и не войдешь в род как первый от рода…. — Княжич запнулся на миг и выронил последние, самые тяжкие слова: — …а не бирюк, которому Поле роднее дома.

Затих приблудный ветер в бороде князя-воеводы. Погасли дальние огни в его глазах. Конь его фыркнул и отошел боком в сторону.

Замер князь-воевода перед своим сыном, как деревянный столп Перуна-бога. Даже показалось Стимару, что легла вниз по лбу и щеке отца глубокая трещина древности.

Сам собой, от своей бесполезной в те мгновения тяжести опустились вниз руки князя-воеводы. Правая легла было на рукоятку меча, но не удержалась и соскользнула прочь.

— Ведал я, — тише потерявшегося в бороде степного ветра прошептал князь-воевода, — позже братьев уродился ты на свет, да раньше них уродился ты в князья. Ведал, опередишь братьев своих. Ныне княжь, пока я из лесу на град не выйду!

Хорог кликнул своего коня, сел в седло, словно отяжелев вдвое. Конь на миг припал, изумившись двойной тяжести и с трудом вырвал копыта из распаханной обильной земли.

— Княжь ныне, откуда хочешь! — крикнул отец Стимару с высоты заката уже в полный голос. — Хоть от наших межей, хоть от вятского града! Даю тебе волю, сын! Зачинай!

Он тронул коня, отступая от сына прочь. У Стимара защемило сердце, и он не сдержался вновь:

— Отец, теперь ты ответь мне! Где Уврат?

— Он тоже вольный! — бросил отец через левое плечо слова, которые были ему уже не нужны. — И своей дорогой замежной хочет хвалиться, как ты. Одна беда — без мудрости, какую ты уж обрел, да вторая беда — что без власти, какую ты еще обретешь по моему слову. А слово мое крепко… В бродниках ныне брат твой. Храбрый, говорят!

— А где брат мой Коломир? — крикнул Стимар вдогонку отцу и громче, и злее. — Знаю, он уходил с тобою на Поле! Почему нет его здесь?

Конь князя-воеводы уже спустился вниз, переступая через бревна и мертвые тела и унося князя с большого Переславского холма. Хорог уезжал, не доставая из ножен меч.

— Коломир спрашивал о тебе раньше, чем ты о нем! — дотянулись до вершины холма дальние слова князя-воеводы. — Потому и остался раньше — взять виру за тебя. У Лучиновых он меды пьет, пока досыта не напьется.

Ярость проснулась в Стимаре и поднялась в рост. Ярость, похожая на шерсть волка, вздыбившуюся на морозе. Такую ярость княжич Туров не ведал в себе раньше, даже когда дрался во дворце с сыном варяжского ярла, служившего василевсу. В драке нурманский отпрыск злил Стимара, как никто другой из дворцовых малых, потому что был очень силен, протяжно сопел, его пальцы цеплялись, как железные крючки, а изо рта всегда воняло рыбными потрохами. Но та ярость казалась теперь только мягким подшерстком.

Княжич кликнул северского воина, конь которого уже лениво брел вдоль склона холма. Тот подъехал, вытирая об колено остывающий меч.

— Слезай! — рявкнул на него Стимар, хватая коня под уздцы.

Воин выпучил глаза.

— Слезай, смерд! — зарычала в Стимаре его ярость. — Здесь я — князь!

Воин живо спрыгнул на землю.

— Меч! Меч отдай! — властно протянул к нему княжич свободную руку.

Северец попятился на закат.

— Меч! Мой отец, князь-воевода, велел! — соврал княжич по-ромейски. — Отдай, говорю!

У воина дрогнули колени, и он, взяв меч за клинок левой рукой, протянул его рукояткой вперед. Он едва успел разжать и спасти пальцы.

Стимар схватил меч за теплую рукоятку, вскочил на коня и пустил прямиком вниз, на лесную дорогу, по которой его везли вятичи в свой разоренный по неразумию кремник.