Цареградский оборотень. Книга первая

И тонул не в земле, а в воде.

Сильная рука тогда уперлась ему в темя и стала вдавливать в холодную сладкую воду.

И как только вода поглотила его, как утроба, — тогда сверху, сквозь нее, донеслись-упали ему в уши, словно ромейские монеты, те слова.

Княжич вспомнил ту сильную руку, на которой не хватало мизинца.

Он вспомнил и того человека, кому принадлежала рука, — вспомнил всего с головы до ног так быстро, как видят падающий со стола нож, — вспомнил всего, кроме лица, скрытого тенью капюшона, тенью куда более черной, чем тени всех остальных людей, в те мгновения молчаливо обступивших котел. Теней же было вдвое больше, чем их самих. Тени расходились во все стороны света, всползали на пустые стены и наплывали на свод — и стягивались на нем сетью-паутиною, готовой уловить всякую душу, беззаботно уносящуюся в ирий.

Сквозь девять лет донеслись-упали те слова, и теперь, вспомнив их впервые, как и того черного человека, Стимар уразумел значение и смысл каждого слова по отдельности и всех вместе так ясно и просто, как и смысл все еще падавших на его мягких и душистых комьев земли.

— Ты станешь камнем в основании града нашего!

Княжич ужаснулся под землей, потому что еще был жив.

Испугался он и тогда, девять лет назад, но чужая рука в ту пору еще не дала ему захлебнуться, а потянула за волосы из воды.

— Ты станешь камнем в основании града нашего! — изрек черный человек перед тем, как спасти маленького последыша, полагая, что тот не услышит его слов.

Но черный человек с необременительным изъяном на руке не знал, что его слова слишком тяжелы, чтобы не тонуть, даже если бы те слова падали одно за другим на крепкий лед.

Стимар, Потерянный Смертью, теперь, под вятской землей, уразумел, что не был крещен в Царьграде.

То, что с ним сделали в том серебряном котле, вовсе не было Таинством крещения, как его потом убеждали во дворце силенциарии, хранители тишины.

Ибо при крещении язычника во Христа преемник апостолов изрекает иные слова — слова не от града земного, а от Царства Небесного, где воистину нет межей и не нужны крепкие стены.

И даже добрый отец Адриан, назначенный ему в духовники самим василевсом, верно был кем-то обманут и не замечал, поднимая свою добрую, как теплый хлеб, руку для благословения, что из-под его руки от княжича отходит в сумрак колоннады звериная тень, пережидая опасность.

А тот, кто опередил отца Адриана, сильной рукой погрузив северского княжича в воду, вовсе не был иереем, потому что, как и зверь в сумраке, скрывал свое лицо.

Он-то и отдал свою лишнюю тень северскому княжичу.

Из этой-то тени в свой час и поднялся на глазах Туровых родичей страшный волкодлак.

Стало нельзя умирать княжичу в чужой земле.

Жизнь его теперь не могла кончиться до последнего возвращения к началу долгой дороги, до принятия истинного крещения и до того дня, когда будет отрублена у того черного человека его сильная рука уже не по корень мизинца, а по самое плечо.

Тогда княжич собрал свои последние силы и потянулся на свет из чужой утробы-земли.

Теперь только мудрость старого Богита могла спасти его, но Богита не было среди живых.

Оставалась на спасение только сила отца.

Княжич растолкал головой землю и поспешил вздохнуть, боясь, что чья-нибудь меткая вятская рука сразу залепит землею рот.

И глянув из дома-ямы в темнеющие небеса, он крикнул:

— Отец!

И в тот же миг увидел падающий на него огромный комок, за которым, как за зловещей хвостатой звездою, один раз в моровое поветрие возвращавшейся на небеса, развевался такой же седой хвост.

То падала в дом предка-Переслава голова седого князя Переславича, срубленная с плеч.

Посчастливилось Стимару не втретиться, не стукнуться лбом с головой Переславича. Упала она неподалеку, завертелась волчком навстречу и замерла рядом, в упор глядя на княжича своими творожными глазами. Только больше ничего не сказала.

Вслед за обильной вятской землей, на которую упала сверху голова мудрого князя, принялись валиться в дом своего предка и прочие Переславичи, поливая землю своею кровью. Падали они то целиком, нанизанные на копья, то нарубленные по частям. Стала тяжелеть удобренная их кровью и плотью земля, объявшая северского княжича, стала содрогаться, впитывая в себя вместе с кровью стук орошающих ее этой кровью сердец, и так тяжко сдавила княжичу грудь, что и вовсе потемнело у него в глазах, будто тот долгий день окончательно погрузился в ночную утробу.

Никого не встретил княжич в той утробе, так она была глубока. Руки старого Богита уже не могли дотянуться до него и поднять на свет, как бывало раньше.

Он хотел было вновь позвать отца, но побоялся, что душа сразу вывалится у него изо рта и станет падать вниз быстрее тела.

Но стоило минуть вечности, похожей на недоговоренное слово, как свет рассек перед его глазами тьму сверху да самого низа. Утроба раздалась, ослабла и отпустила княжича.