Цареградский оборотень

Лучин увидел в зрачках северца второе дно и оторопел, а Брога, тем временем, вертел головой, ища позади прямую дорогу с обшитыми алой ниткой краями. Он знал, что только такая дорога сгодится для княжьего свата.

С недобрым предчувствием, дымной горечью защекотавшим ноздри, Лучин отвел взгляд от чужих зрачков, зародышей ночи, и перевел дух, приметив растерянность свата.

-- Никак ты, сват, жениха потерял? -- подковырнул он Брогу.

-- Не жениха, а дорогу,-- нашелся слобожанин.-- Дороги у тебя, князь, негожие, старым лыком проложенные. Не по свату такие дороги, не по князю -- и подавно.

“Никак, Брога, ты поумнел в одночасье!”-- усмехнулся Стимар в правое ухо своему побратиму.

Слобожанин по-собачьи мотнул головой.

-- Видал ты наши дороги, сват,-- нахмурил бровь над своим месяцем князь Лучин и с его брови на столешницу тихонько заморосил осенний дождик.-- Ты, охотник, их сам сторонился. Как зверь, под кустами только и крался. Мой глаз видел. Вижу и то, что нерасторопный ты сват, негожий для князя паче худой дороги. Ты уже здесь, а душа твоя еще в пути.

-- Нерасторопен сват потому, что чересчур тороплив ты, князь-батюшка,-- продолжил рядиться Брога, кинув косой взгляд на жениха.-- А скоро, всем ведомо, только кошки одни рожают.

При таких словах уже не дождик, а град посыпался с брови на левую щеку князя Лучина и треснула братина на столешнице, а больше князь никакого вида не подал. Брога же двинулся дальше по худой радимической дорожке:

-- И коли мы уже здесь оба -- и сват, и жених -- в твоих межах, князь, и коли сам ты, князь, желаешь, чтобы телега наперед коня бежала, так  устрой все сам обратным чином -- скорее некуда будет.

-- Вот теперь добрые слова, сват, разумные,-- обрадовался князь, и трещина, чрез которую из братины засочился и потек на полдень мед, затянулась сама собой, а княжья бровь посветлела, как вечернее облако на восточной стороне.-- Говори. Будет по-твоему.

-- Свату конь нужен, князь,-- сказал Брога.-- Вороной. С белой звездой во лбу.

-- Будет тебе, конь, и вороной, и с белой звездой там, где только захочешь, -- пообещал Лучин.-- Еще чего?

-- И чтоб врата твои были замкнуты,-- велел Брога.

-- Будут,-- было слово князя.

-- И чтоб врата покрыты были с исподнего покрывалом -- обыденным да выбеленным,-- напомнил Брога о древнем обычае.

В то время, когда вещая явь была опасней для сна, чем вещий сон для яви, невесты в первую брачную ночь не вскрикивали от боли, а поутру ветер не раздувал на глазах всего рода запятнанные крылья их былой девственности. Достаточно было ворот кремника, которые меняли столько раз, сколько замужних дочерей выпадало иметь князю на его веку. В ту пору первую брачную ночь каждый из молодых проводил в своемдоме, в своем

граде, за своими межами, а соединялись они во сне, что подступал к ним в ту ночь крепче всякой яви и жарче полуденного ветра. Врата невестиного рода запирались наглухо, словно от самого лютого врага, иначе с ночной тенью жениха в невесту мог войти другой, и считалось не самым страшным, если то случался всякий встречный и поперечный. И вот в то мгновение, когда молодые, собрав во сне всю силу земной любви, через все межи соединялись в одно, -- тогда-то и начинали трещать ворота кремника. Ломались, легко похрустывая пучком старой соломы, дубовые засовы -- и врата разлетались-рапахивались настежь, вылетали из петель и рассыпались на мелкие щепки. Тут весь род невесты начинал плясать и веселиться и подбирать острые щепки на лучины. Теми лучинами, зажженными навстречу жениху, и славили его наутро, после восхода Солнца, встречая и освещая его так, что ни с какой стороны не оставалось места для его тени, и той ничего не оставалось, как до самой ночи прижаться спиной с его подметкам.

Потом, когда на полуденном краю земли, в каком-то неизвестном народе одна жена не послушалась своего мужа, все изменилось. И с того дня ворота в брачные ночи повсюду стали оставаться целыми. Жениху и невесте с тех самых пор пришлось встречаться в первую ночь на одном брачном ложе и соединяться наяву, а невесты стали вскрикивать и ронять в щель между сном и явью капли крови, которым, в отличие от семян пшеницы, никогда не удавалось просочиться в землю.

С полуденной стороны через межи и племена, вроде лугового ветра, меняющего направление на каждом шагу и клонющему травы в разные стороны, долетел слух.

Говорили, что в тех далеких краях, где и упала в землю беда, разогнав по ней круги, сошедшиеся на самом земном пупе, -- там на всякой яблоне обязательно вырастает и наливается одно злое яблоко, отличить которое от прочих, добрых, может только муж.