Цареградский оборотень

-- Ты, мой сват, оказался, видать, торопливей женихова слова. Уж на что Лучиновы скоры -- но даже их обогнал.

Князь Лучин приподнял правую бровь, посветил себе зарею, чтобы понять слова пленного жениха, но не понял. А Брога как будто и вправду поумнел скорее, чем краснеют щеки на холоду. Он глянул на княжича так быстро, что этим взглядом можно было догнать и схватить ту, уже отпущенную тетиву,-- и сразу разгадал слова Стимара. В тот же миг он сбил с ног двух радимичей -- одного навзничь, другого ничком -- и пустился бежать к открытым воротам, чтобы все стало опять, как было перед началом торга между северским княжичем и радимическим князем по поводу свадьбы, и чтоб она заново осталась без свата. А без свата ее и быть не могло никакой -- хоть налицо, хоть наизнанку.

Убегая, скакал слобожанин и вправо, и влево, зная радимичей, как лучших стрелков, но все же не успел их обмануть. Пока двое ушибленных вставали, двое других пустили вдогон Броге не по очереди, а враз -- острие к острию -- две стрелы. Одну справа, другую слева. Одна стрела, догоняя Брогу, пробила ему левую пятку, другая, перегоняя -- правый носок. Замер Брога в одном полном шаге и ткнулся носом в дорогу прямо посреди ворот, между распахнутых створок.

Княжич грустно вздохнул, но лишь на один тот вздох и дал себе волю пригорюниться.

“Ничего, Брога,-- сказал он про себя своем тайному побратиму.-- Раз дважды не вышло, значит на третий раз уйдем от шустрых радимичей запросто. Следа разглядеть не успеют.”

Брогу, между тем, радимичи приминали и укатывали, вязали и скручивали, потом приподняли, как большой сноп, и унесли прочь от северского княжича, но не за пределы кремника: где-то поблизости хлопнула крышка -- то ли сундука, то ли погреба.

-- Сват есть, ветром не унесло,-- утвердил довольный Лучин.-- Твое слово в силе, княжич. Погоди -- не беги сам. А то потом пожалеешь, что связали и поверх невесты силком положили.

Тут он махнул стаей зябликов, разлетевшихся у него из рукавов, и в княжьих хоромах сразу завертелся вихрь.

Не успел Стимар моргнуть, как вокруг него и около пронесся тем вихрем весь род Лучинов, за вычетом лишь невест, дочерей князя Лучина.

Вместе с чужим родом пронеслись вкруговую княжича два топора, семь пшеничных снопов, а следом -- белое обыденное покрывало.

“Не для ворот”,-- догадался княжич, когда то белое, как глоток холодного молока застило на миг светлый день.

В одно мгновение радимичи срубили топорами с широкой столешницы все кувшины и братины, успевшие пустить в нее корни так же быстро, как и все, что росло, женилось и приносило приплод до заката у скорых Лучиновых, а потом замирало, дыханием и кровью в жилах пережидая стремительное переклятье до нового рассвета. Остались на столе только низенькие, гладкие пеньки. Но и пеньки не стали бы мешать молодым, потому что радимичи сразу покрыли стол долгими, вдвое длиннее обычных, снопами пшеницы. Пшеница же у Лучиновых была долгой потому, что всегда старалась перерасти до заката свою тень.

Сверху на снопы и легло белое покрывало.

-- Пора, княжич, тебе выбирать,-- сказал князь Лучин, которому вихрь раздул бороду на все четыре стороны света.

Он собрал зябликов обратно в рукава, а вся его родова покинула горницу и ушла в подклеть, из года в год прораставшую в землю всю глубже и глубже вроде пустотелого морковного корня.

-- Вот тебе, княжич, брачное ложе,-- указал князь на былую столешницу.-- Шершням мы дупло заткнули -- они не смогут унести твое желание, как полевой вихрь уносит пыль и семена. Ведь у вихря нет спины, а потому пыльная дорога и цветы после него все равно остаются на своих местах. Помни реченное. Я дал слово отпустить тебя на закате. Ты дал слово оставить до заката в моем роде свое семя. Не удержишь своего слова -- я по своей воле отпущу из рук свое. С недавних пор отпустить слово стало куда легче, чем отпустить семя. Потому что умерли великие воины.

-- Пусть и твои слова, князь, не станут длиннее моей дороги,-- ответил княжич, вовсе не испугавшись и не уронив от испуга на чужую землю припасенного в кулаке обмана.

Тут ему под ноги вдруг потянуло сыростью. Обернувшись на запад он увидел каждым глазом сразу всех трех дочерей князя, покрытых одним платом, с которого стекала к столу-постели холодная дымка. Вышли невесты из той самой двери, что только и оставалась запертой до сего времени.

“Живые ли все?”-- усомнился княжич, поежившись от рассветного холода, хотя на всех славянских землях уже переваливало за полдень.

-- Нынче я сберегал своих дочерей вместе с утренним туманом,-- предупредил князь.-- Оттого все мои дочери остались на один день моложе. Так они вернее зачнут, ибо твое семя сохранится в их лоне два полных дня, а не один, как бывает у всех инородцев.

-- Никак всех трех отдаешь мне разом, князь?! -- удивился Стимар не столько щедроте Лучина, сколько своей прозорливости.-- Или же хоть по часу на перемену между свадьбами оставишь?