Цареградский оборотень

Коломир осадил коня. Дымился его конь, дымился и сам Коломир. Боевой пот сходил с него на жару кислым паром.

Он соскочил с седла и, двинувшись к младшему, замер-оцепенел сам, только теперь увидев, что Стимар стал вровень с ним.

Воин, провожавший Стимара, почуял между братьями неладное и, решив присоединиться к своим, пустил коня дальше по лугу.

Оцепеневшего брата Стимар наконец успел хорошо разглядеть. Коломир пустил первую бороду, еще сквозную и незрелую, но уже рассеченную межой  боевого шрама. Он все сильнее врастал в кость и плоть отца, принимал его черты -- удлиненное и прямое, береговым утесом, лицо, тяжелые скулы, брови-тучи, высокий и чистый лоб, по которому жизнь будет высекать морщины, как по ромейскому надгробию каменщик высекает слова, украшающие судьбу покойника.

Но в глазах Коломира огонь этой ночью только отражался, а не горел сам собой, как бывало у отца в грозные часы. В глазах Коломира отражался огонь чужого града.

Девять лет подряд, самыми горькими ночами, Стимар грезил, что старший брат первым обнимет его.

Однако в жаркую ночь встречи вышло наоборот: Стимар сам шагнул навстречу Коломиру и первым обнял его. Плечо Коломира оказалось не выше  плеча Стимара. Его висок сошелся с виском младшего брата.

Коломир пах пеплом и степным ветром, разносящим огонь по разнотравью от края и до края земли.

-- Теперь Уврату с тобой не справиться,-- сказал Коломир первые слова,-- коли он воротится домой. Ты окреп, молодший.

-- Ты стал, как отец, старший,-- отвечал брату Стимар.-- От тебя пахнет Полем.

-- А от тебя -- ромейским воском,-- поведя носом и подумав, определил Коломир.

-- Говорили, что -- волком,-- не сдержался Стимар, и тень слова застряла у него в горле тугим комком.

Коломир оторвал от себя молодшего и из-под своих тучек-бровей пристально, по-отцовски, заглянул в брата, крепко держа его руками за плечи.

-- Кто говорил, кто видел-- тот положит виру,-- сурово изрек он.-- Будь то чужой или свой.

Те слова, что Стимар хотел сказать отцу, все остались позади, у отца. Для старшего брата осталась только грусть, и Стимар только грустно вздохнул.

-- Отец не видел волкодлака. Ты тоже не видишь, брат,-- нехотя, через силу, проговорил он.-- Отец, ты и я -- мы все чересчур долго ходили далеко за нашимимежами.

Коломир отпустил брата и отступил на шаг, к своему коню.

-- Конь не подпускает к себе волка,-- твердо сказал он.-- Нет волкодлака, Стимар.

-- В Царьграде мне дали иное имя,-- сказал младший.-- Я носил его дольше того имени, что дал мне отец... хотя ты, старший, и не вводил меня пред тем в Дружинный Дом.

-- Какое имя? -- эхом вопросил Коломир.

И княжич назвал старшему брату имя, которого он не слышал и даже не вспоминал с того мгновения, как канул в воду родной реки с ромейской галеры:

-- Стефан [87].

-- Что за имя? Ромейское? Разве от волка? -- растерялся и встревожился Коломир.

-- Так звали человека. Он жил давно,-- ответил княжич.-- Он поверил в того Бога, какой сам был человеком. За эту веру его побили камнями.

-- Ромейское пусть и остается у ромеев вместе с их Богом, коли этого Бога можно побить камнями,-- весело взмахнул руками Коломир.-- Или брось такое имя в огонь. Дома оно тебе не пригодится. Некому будет бросать в тебя камни -- сам руки за то оторву любому.

Он вскочил на коня и позвал за собой младшего:

-- Пора домой, брат. Виру мы за тебя и Богита с Лучиновых взяли. Ты видел отца? Он взял виру с вятичей?

Стимар смотрел на брата, чувствуя, что из памяти, из души удаляется нечто куда большее и дорогое, чем ромейский сон о Лисьем Логе, выгоревшем в яви. И вся его ярость вдруг утихла, улеглась, ни на что не сгодившись -- только зря коня гнал.

-- Взял. Чересчур велика вира,-- пробормотал он, садясь в седло.-- Как бы мне за нее самому в огонь не пришлось идти.

-- Что речешь? -- не расслышал старший брат.

-- Спрашиваю: Лучиновых всех порезали? -- мрачно спросил Стимар, двинувшись с братом стремя в стремя.

-- Всех не всех,-- все с тем же лихим весельем отвечал Коломир.-- Князя рубили -- не дорубили. Навалились радимичи скопом, отбили, отволокли в чащу. Да не княжить ему теперь без десницы... А девок его красных прихватили. Все трех. Как подосиновиков с одной поляны.

-- Девок?! -- обомлел Стимар.

-- Тебе подарок от меня,-- сверкнул глазами Коломир.-- Слыхал уже, слыхал я от Броги, как Лучинов своих дочерей тебе на пест силком сажал -- выдоить тебя вроде телки, а потом и кровь заодно пустить, чтоб от тебя на его земле ничего зря не пропало. Ловок Лучинов!

Коломир рассмеялся. Но не как отец -- раскатившись громом, а иначе -- с треском большого огня, будто и был тому близкому огню родным братом не менее, чем ехавшему по левую от него руку Стимару.

Чудная свадьба еще до заката отпечаталась у Стимара в памяти не явью, а чудным сном, а избранная им невеста -- не иначе как вилой, девой небесной, давно унесенной ветром в неизвестную сторону.

-- Теперь сам их распочни, коли хочешь,-- все балагурил старший брат, кичась перед младшим своей властью, пока в душе у того мучительно срасталась разорванная явь.