Царев город

— На это не надейся! Мой сынок будет чист, твою лихую кровь он не примет!

— А чью?! — Иван вскочил со скамьи, подбежал к снохе. — Уж не шереметьевскую ли?

— Да, нашу, честную, доброго рода кровушку, всю ему отдам до капельки.

— У, сука срамная! — царь схватил Елену за голые плечи, с силой тряхнул, бросил на рундук. — Да я его, выродка шереметьевского, в утробе твоей задушу!

— Ирода-царя вспомни! Он тоже деток малых душил, а как умер? В мученьях! И ты подохнешь скорее, чем...

— Вона как! — царь схватил сноху за ноги, рванул на себя, сбросил с рундука. Елена охнула. Иван отвел ногу назад и с силой ударил по животу носком сапога. Елена закричала истошно, свернулась калачом, обхватив руками живот... Царь выскочил за дверь, столкнулся с Годуновым:

— Помоги ей... Рожать начала.

Как он очутился на своей постели, не помнит. Откинулся на подушки, задыхаясь, проговорил отрывисто:

— Он... еще там у нее... в брюхе... а уже... изменник.

Утром во дворе стало известно — у Елены выкидыш,

а сама роженица лежит в беспамятстве.

IV

Царевич, чтобы не идти на пир, решил спрятаться в Оружейной башне. Там, в каморке под лестницей, жил его личный дьяк Спиридон, у него можно было скоротать ночь.

Дьяк встретил его новостью:

— Был у меня князь Масальский, велел тебе, царевич, кланяться. Велел передать, что он зря себя и коня истомил...

— Давно?

— Часа, поди, два тому.

— Ладно! — Иван Иванович бросился из каморки на конюшню, сам оседлал коня и вырвался за стены слободы на дорогу. Он решил догнать друзей и сказать им, что решился. Выжидать нет смысла. С отцом он рассорился накрепко, мириться с ним не хочется, надо действовать. А то друзей позвал, тесто затворил, а потом бросил. Нет, пора уж и хлебы печь.

Осенью ночь наступает быстро. Вроде и проскакал-то царевич немного, как дорогу заволокла темень, начался холодный обложной дождь. А царевич одет легко, сразу промок до нитки. Конь от резвого бега горяч, со спины его валит пар, а Ивана начала колотить дрожь. Ко всему он, видно, сбился с дороги и понял, что Масальского ему не догнать. Коня он повернул назад, да поздно. Где дорога домой — бог ведает? Пришлось опустить поводья, дать жеребцу волю, он-то дорогу найдет.

К слободе подъехал только утром. Озноб сменился ломотой в теле и жаром. Встретила его Марфута и сказала, что сына у него не будет. Про ночное посещение царя повитуха на всякий случай промолчала.

Царевич кинулся в опочивальню жены. Елена лежала на том же рундуке, в бреду вскрикивала: «Ирод ты, ирод... В мученьях подохнешь, убивец!» Около нее хлопотали иноземный лекарь, две няньки. Они расступились. Царевич опустился на колени около рундука, положил ладонь на пылающий лоб жены:

— Касатонька ты моя, очнись. Будет у нас сын. Еще будет... — Елена услышала знакомый голос, открыла глаза. Приподняла голову, простонала:

— Он... его... ногой, по темечку. Он...—голова ее снова упала на подушку. Елена и царевич меж собой никогда не называли царя по имени. И Иван сразу понял, кто это ОН и что случилось. Лекарь тронул его за плечо:

— Отойти, царевич. Ей отшень покой натопен.

Иван, пошатываясь, вышел из опочивальни. Ломило

голову, кровь стучала в висках, знобило. «Что творится на белом свете, господи! Он же дитя убил! Внука своего». Царевич сжал кулаки, и сразу в разгоряченную голову пришла мысль идти к НЕМУ, выплеснуть в его рожу всю свою ненависть, броситься на него, схватить за горло, душить, рвать и топтать его костистое тело. Пусть его схватят потом, пусть предадут смерти, это не пугало царевича.

ее ;

Он побежал по переходам, на ходу неизвестно зачем сбросил меховой терлик прямо на пол, остался в легком турском расписном шелковом кафтане. Потом сорвал с головы шапку, может оттого, что ему было жарко и душно, откинул ее в сторону. На лестнице встретил Федора. Брат схватил его за рукав, заговорил умоляюще:

— Не ходи, братец, к нему, не надо. Ты, Иванушка, добрый человек... не надо, сохрани тебя господь.

— Пусти, блаженный! — Иван вырвал рукав, но брат ухватил его за полу кафтана:

— Не сердись, Иванушка... негоже так. Ну пережди денек-другой...

Иван оттолкнул Федора, бегом, гремя сапогами по ступеням, спустился вниз, столкнулся с дьяком Спиридоном:

— Где он?!

Умный дьяк сразу понял, куда и зачем стремится Иван; ухватился за пояс:

— Охолонь, царевич, погоди. Государь в Крестовой палате, молит-ся богу. Благоразумен будь.

— Не мешай, дьяче! Я задушу его! А ты... ты бумаги мои в случае чего, сожги. А людям скажи—он дитя мое убил!

— Зачем? Вся слобода знает...

Около Крестовой палаты на мягкой скамье сидели Борис Годунов и Александр Нагой.

— Он там? — Иван тяжело дышал. Годунов встал перед ним, загородил дверь. — Пусти, Борис! Мне надобно.

— Он ждет тебя. Только чуток обожди, посиди с нами. Молитву кончит, тогда уж.