Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка

В пыточном подвале было мрачно, в углу горел очаг, на огне грелись клещи, штыри, буравы. У небольшого столика с горящей восковой свечкой сидел дьяк и что-то записывал в толстую книгу. Палач, здоровый мужик в одном кожаном фартуке на голое тело, стоял у стены, держась за рычаг дыбы.

На дыбе висел голый мужчина, его лицо было залито потом, грязью и слезами, по краям рта засохли кровяные сгустки. Еще несколько часов назад это был важный боярин, полный достоинства и спеси. Сейчас он уже стал сломленным человеком, который рассказал все, и даже больше того.

Веревку ослабили, и он мог стоять босыми ногами на грязном холодном полу пыточной, но его руки оставались заломленными вверх.

Прямо перед ним, глядя ему в глаза, стоял Иоанн Васильевич.

– Богдан Яковлевич, – устало говорил он. – За что же ты так, ты ведь, собака, из моих рук ел, в соседней комнате спал, чего тебе еще надо?

Боярин, который уже все рассказал, криво улыбнулся и плюнул кровью в лицо царю. Тот, не моргнув глазом, вытер плевок и продолжал смотреть на допрашиваемого.

Бельский надсаженным от воплей голосом заговорил:

– Чего мне надо было? Власти надо! Ты, государь, здоровьишком слаб, сынок твой старший тоже вскорости преставился бы, а Федька-дурачок моего друга Бориску как отца родного слушает.

Туманное июньское утро тысяча пятьсот семьдесят шестого года. Сегодня я являюсь свидетелем и очевидцем изменения истории моей родины. С этого дня все неизвестно. Еще несколько дней назад я хоть неясно, но представлял себе, что будет: смерть царевича, смерть царя, затем краткое царствование Феодора, затем Годунов, а потом череда царей-временщиков, Лжедмитриев и прочих, польское вторжение, и потом Романовы на троне.

И вот я, собственно, почти что бабочка из рассказа Брэдбери, сам не замечая этого, нарушил весь ход истории.

Огромная толпа, собравшаяся на Лобном месте, жаждала крови, раздавался глухой гул голосов. Все смотрели туда, где рядом с выкопанными ямами лежали два кола с перекладинами, ожидающими приговоренных к казни. И вот толпа взревела, стрельцы вывели из ворот двух практически голых грязных мужчин, они не могли идти сами, и их вели под руки.

Вот их подвели к кольям, лежавшим на земле, и палач, вместе с помощниками ожидавший команды, вопросительно поднял голову и посмотрел на возвышение, где стоял царь с немногими боярами. Царь без промедления махнул рукой, и над площадью разнесся дикий крик, который заглушил восторженный рев толпы.

Посаженных на колья бояр поставили в ямах стоймя. Они со стонами и криками продолжали медленно опускаться по колам вниз. Помощники палача тщательно утоптали землю вокруг кольев и отошли в сторону.

Царь, неожиданно отстранив мешающих бояр, вышел к казненным и смотрел, как у Бельского из шеи медленно вылезает острие кола. Тот перестал кричать и бессильно повесил голову…

Иоанн Васильевич повернулся к бледнеющему на глазах палачу и тихо спросил:

– Это как понимать, ты что сделал?

Палач кинулся в ноги:

– Царь, батюшка, прости, недоглядел, перекладину плохо закрепили.

Царь повернулся к стрельцам:

– Этих взять – и в пыточную, все узнать, за сколько продались и почему.

Потом он повернулся ко второму, сидевшему на колу, тот был жив и мутным от боли взором смотрел на царя.

Иоанн Васильевич несколько минут смотрел в глаза своего начальника Постельничьего приказа, затем резко повернулся и ушел. Вслед за ним начали разбредаться бояре.

Я также сел в возок, охрана запрыгнула в седла, и мы поехали в сторону нашего подворья. Последние две недели были для меня нелегкими. Иоанн Васильевич сам деловито разбирался во всем. Нити заговора тянулись во многие места. Сегодняшнюю казнь объявили первой, за ней должны были состояться следующие, кроме того, в опалу попали многие родственники участников заговора и были вынуждены покинуть Москву.

Мне же приходилось работать психотерапевтом и вести с царем длинные беседы, поить его успокаивающими отварами. После того как я сам перед царем отпивал эти зелья, меня с такой силой тянуло спать, что я едва справлялся со своей работой.

Сейчас все основное было завершено. Я не имел всех сведений, со мной ими никто не собирался делиться, но из высказываний Иоанна Васильевича можно было кое-что понять. Больше всего его огорчало то, что предали его те, кто, собственно, был ему обязан по уши. Но семьи Бельских и Годуновых проредили изрядно, и надежд на возрождение былого влияния у них не было.

Царь все пытался найти доказательства, что в заговоре принимали участие и Шуйские, но те или ловко маскировались, или действительно были ни при чем – ни единой улики против них не было.

Я не принимал участия в допросах или пытках, но все равно был на нервах. Радовало только одно: царевичу, лишенному ежедневной дозы отравы, понемногу становилось лучше. Конечно, последствия этого отравления у него останутся надолго. Но я надеялся, что молодой организм постепенно справится с этим.