Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк

С этими словами он повернулся и вошел во дворец. Как только он исчез за дверями, стрельцы в ярости набросились на провинившихся и голыми руками растерзали их на куски. Стремление оправдаться перед царем было так велико, что один из стрельцов откусил своей жертве ухо и, жуя, умолял:

– Помилуй нас, государь!

Окровавленные тела изменников с оторванными руками и головами сложили на телегу и выкатили из Кремля на всеобщее обозрение.

О. Николай Чиржовский передает еще об одном заговоре, относя его к сентябрю 1605 года. «Было схвачено несколько человек из среды духовенства, – пишет он. – Все эти лица подверглись более или менее тяжелому наказанию. Одного из них пытали: он признался во всем. По его словам, его подкупили с целью отравить царя. Яд решено было подлить в святую чашу; таким образом Дмитрий должен был погибнуть после принятия святых даров из рук злоумышленника». Русские летописи молчат об этом событии.

Тайное брожение в Москве замечали даже иностранцы. В марте 1606 года в русскую столицу приехали кармелитские миссионеры, направляющиеся в Персию. Дмитрий предоставил им полную возможность жить в Москве столько, сколько они захотят, но кармелиты предпочли тронуться дальше уже 22 марта. Мотивируя их решение, историк ордена говорит, что власть Дмитрия тогда уже колебалась, и каждый новый день увеличивал число его врагов.

До поры до времени неблагоприятные для царя толки пресекали донские казаки во главе с Корелой и другие доброхоты из городских низов, действовавшие по собственному почину. Сторонники Шуйского на время притихли. «Тогда, – пишет Авраамий Палицын, – от злых врагов казаков и холопей все умные только плакали, не смея слова сказать; только назови кто царя расстригою, тот и пропал. Так погибали монахи и миряне. Некоторых утопили. Сам царь никого не казнил

(здесь и далее курсив мой. – С. Ц.), казался милостивым и кротким государем, готовым все простить, все забыть, а между тем суд народной толпы уничтожал его врагов. Но к его несчастью, пропадали лишь менее опасные; тот враг, от которого все исходило, находился близ него, пользовался его расположением и вел заговор так искусно, что никто из попавшихся в руки народу не мог указать на главного заводника».

Видя, что народ все еще привязан к Дмитрию, Шуйский отложил исполнение своих намерений до приезда Марины. Он был уверен, что между ее свитой и москвичами сразу начнутся стычки, и настроение народа изменится в его пользу. Кроме того, практичный князь надеялся вернуть часть денег, потраченных Дмитрием на Марину и ее отца, отобрав их у поляков.

А пока что кремлевские заговорщики желали заручиться содействием своим планам и в Польше. Ширмой, за которой они попытались вступить в тайные сношения с Сигизмундом, явилось официальное посольство Ивана Безобразова, прибывшее в Краков в начале 1606 года. Дмитрий оставался в полном неведении о том, что творилось за его спиной. Он попросил Шуйского найти толкового человека, который мог бы передать польскому королю его новую грамоту с требованием соблюдать принятое им титулование. Князь Василий представил ему Безобразова, своего ставленника. Чтобы не вызвать у царя подозрений, перед ним был разыгран настоящий спектакль – Безобразов для вида отказался ехать в Польшу, а Шуйский при царе выругал его, и потом, оставшись с Дмитрием наедине, стал убеждать его, что Безобразов очень способный человек и что нужно хоть силой принудить его принять на себя это поручение.

Таким образом Безобразов очутился в Кракове. Здесь он встретился с Сапегой и некоторыми другими панами. После изложения официальной части своего посольства, он сказал, что имеет до канцлера тайное дело, о котором желал бы переговорить с глазу на глаз. Все вышли, оставив их наедине. Безобразов сообщил канцлеру, что его послали бояре московские – Шуйские, Голицыны и другие.

– Они слезно жалуются на его величество короля, – сказал он, – что он дал нам в цари человека подлого происхождения, ветреного. Мы не можем долее терпеть его тиранства, распутства и своевольства; он не достоин своего сана. Бояре думают, как бы его свергнуть, и желали бы, чтобы в Московском государстве сделался государем сын Сигизмунда, королевич Владислав.

Сигизмунд дал уклончивый ответ на это предложение. При следующей встрече с Безобразовым Сапега передал ему слова короля:

– Его величество очень жалеет, что этот человек, которого король считал истинным Дмитрием, сел на престол и обходится с вами тирански и непристойно. Его величество отнюдь не хочет загораживать вам дороги: вы можете сами решать свою судьбу. Что же касается до королевича Владислава, то король не такой человек, чтоб его увлекала жажда честолюбия; желает он, чтоб и сын его сохранил ту же умеренность, предаваясь во всем воле Божьей.

Умеренность Сигизмунда объяснялась не отсутствие у него честолюбия, а отсутствие денег; кроме того, он оставался верен себе и теперь проводил по отношению к Дмитрию ту же политику, какой держался несколько ранее в отношении Бориса Годунова.