Царевна-лягушка для герпетолога (СИ)

Он взмахнул хвостом, и на откосе возле пологого спуска к озеру открылись два ключа. Вода в одном напоминала застывшее стекло и словно поглощала свет. Зато другой, кипучий, как игристое вино или нарзан, но вместо виноградного или сернистого запаха источавший только свежесть, бурлил, разбрасывая брызги, игравшие всеми оттенками солнечного спектра.

Левушка поспешно достал из рюкзака два прочных и тяжелых с виду флакона, выполненных, как мне показалось, из горного хрусталя. Но прежде чем набирать, решил все-таки проверить. Он поднял с земли смятый колокольчик и опустил в темный и тусклый поток. Цветок расправился, точно его и вовсе не ломали, но выглядел все равно неживым. Лева осторожно посадил его в землю и плеснул водой из второго источника. Колокольчик мигом пустил корни и потянулся к солнцу.

— Что это за невидаль? — удивился Иван, придирчиво разглядывая цветок, но к ключам приблизиться не решаясь.

— Живая и мертвая вода, — пояснил Лева, запечатывая один флакон с пробкой в виде черепа, ко второму прилаживая стилизованное яйцо, обрамленное листками клевера.

— Я же и говорю, чего вас учить, коли вы сами считаете, что умные, — кивнул Водяной, когда Левушка вернулся на берег. — Только если до смерти убьют, вода все равно не поможет.

Он махнул хвостом, закрывая источники. Видно было, что отпускать нас ему не хочется.

— Хоть бы на дудочке сыграли или песенку еще одну спели, — плаксиво проговорил он, уступая нам дорогу. — А ты, девка, зря с нами не осталась, — добавил он, указывая в мою сторону языком-лианой. — Может быть, на облако тебе и вправду еще рано, но крылья за спиной ты уже давно имеешь. Да ладно, иди уж. Внучке моей, коли увидите, привет передавайте.

Пробормотав что-то про жизнь-лоханку или жестянку, он соскользнул в воду и без единого всплеска исчез в глубине, а мы поспешили от озера прочь, едва не обгоняя клубочек.

До тех пор, пока мы не покинули владения русалок, я не только не отставала от парней, но временами их опережала, желая поскорей покинуть это неприятное место. Но едва закатный лес вновь нарядился в краски осени, и напряжение, державшее меня все последние часы в тонусе, отпустило, ноги начали заплетаться, вихляясь в отсыревших кроссовках и запинаясь о хлеставший по голеням мокрый подол рубахи.

Вот только когда Левушка попытался подстраховать меня на крутом спуске, я не просто не приняла его помощь, но и со всего маха залепила оплеуху, вкладывая в нее всю свою обиду и пережитый страх. Блеф блефом, но мог бы предупредить! И за извинения тоже неплохо бы ответить. Меня трясло, бросая то в холод, то в жар, перед глазами все мутилось, и закипали горючие слезы.

Лева внимательно глянул на меня и уступил место Ивану, забрав у него самую тяжелую часть поклажи. На брата я обиды не держала, поэтому от его помощи отказываться не стала, поскольку состояние мое стремительно приближалось к обморочному. К счастью, тащить сначала на буксире, а потом и вовсе на руках Ване меня долго не пришлось. Клубочек, словно угадав мое состояние, достаточно быстро указал нам на сухую удобную поляну неподалеку от ручья, где мы и расположились лагерем.

На этот раз в хлопотах по обустройству я участия не принимала, свалив все заботы на парней. Куда там. Мне едва хватило сил переодеться в палатке и выползти в шерстяных носках к костру, вяло перебирая содержимое аптечки. Я, конечно, не ведала, обитали ли в Слави какие-то бактерии и вирусы, но простуду из-за переохлаждения никто не отменял. А я вовсе не собиралась становиться спутникам обузой, только соображала сейчас слишком плохо.

Поэтому, когда Левушка, на щеке которого все еще алел след моей пятерни, сунул мне в руки горячую кружку с каким-то ароматным травяным сбором, я ее с благодарностью приняла, потягивая душистое варево маленькими глоточками, тем более что есть совершенно не хотелось. Когда кружка опустела, я почувствовала, как проясняется в голове, а по телу разливается приятное живительное тепло. Только глаза слипались. Левушка еще раз придирчиво глянул на меня, а потом увел в палатку, закутал в спальник и сверху еще одеялом накрыл.

— Ты что же, всерьез подумала, будто я тебя собирался Водяному отдать? — без упрека спросил Лева, обнимая меня и бережно поглаживая.

Я в ответ только тихонечко всхлипнула, шмыгнув носом.

Лева придирчиво потрогал мой лоб, вытер слезы, увидев, что я согрелась, убрал лишнее одеяло, а потом обнял меня и тихонько добавил:

— Была б моя воля, я бы тебя никому не отдал.

Хотя, как мне казалось, я уже не имела сил чувствовать и думать, Левушкино признание полоснуло по сердцу ножом, вскрывая давно заросший сухой твердой коркой, но так и не выболевший гноящийся нарыв. «Была бы моя воля». Не в этом ли крылась причина его холодности и отстраненности? Неужто он просто отказывал себе в праве любить и жить беззаботно, как все его ровесники, поскольку над ним довлел страшный долг перед памятью отца? И как в далеком детстве, когда мы стояли возле дедовой домовины, не хотел впутывать нас?