Царевна на троне

Не помня себя, Агадар-Ковранский схватил его, отёр и несколько мгновений смотрел то на него, то на дверь. Потом с искажённым от волнения лицом он кинулся к двери, вложил ключ в замочную скважину и повернул его. Дверь отворилась, князь Василий увидал полутёмный коридор, но стражи в нём не было…

— Так вот как? — тихо проговорил он. — Знать, судьба… Э-эй, Тараруй, не удалось тебе меня в кабалу взять!

XXVI ПРЕД РОКОВОЙ ВСПЫШКОЙ

е раз приходилось Москве переживать бурные гили, не раз все её предкремлёвские улочки и площади заливало живое, бурлящее море, но никогда ещё столь долго не затягивалась смута. Бывало, гили вспыхивали и унимались, как вспыхивает и угасает всякое случайное пламя. Но на этот раз было не то: начиналась затяжная смута.

Московские люди притихли, попрятались подальше; им было хорошо ведомо, что смута коснётся прежде всего их и им прежде всего придётся поплатиться и своими именьишками, а не то и своей жизнью.

Князь Хованский ликовал. Он был вполне уверен в благополучном исходе своего предприятия. Всё, казалось, говорило за его успех. Стрельцы восторженно принимали своего "батьку", когда он, так сказать, гипнотизировал их, наезжая то в одну, то в другую из слобод для беседы. Из внутренних городов приходили от верных людей, вожаков-раскольников, вести, что ежели только Москва начнёт, то они на местах не отстанут.

Всё это так вскружило голову Хованскому, что о предстоящем захвате молодых царей, а затем и о своей женитьбе на царевне-правительнице он говорил уже, как о совершившемся факте.

— Ты, Андрей, свою-то царевну береги, — лукаво подмигивая, сказал он сыну, — она у тебя хоть и перестарок, — намекнул он на уже решённый им брак князя Андрея с царевной Екатериной Алексеевной, — а девка в соку, по красивости-то и моей Софьюшке мало в чём уступит… Притом же тихая, не то, что сестрицы Mapфинька или Марьюшка, а о Софьюшке-правительнице и говорить нечего…

Князь Андрей кисловато улыбнулся: с одной стороны, ему не верилось, что природная царевна станет его женой, с другой — он завидовал отцу, не желая его смерти, чтобы занять московский престол.

— Эх, — ответил он, — кажись, чтобы старшая сестра у младшей дочерью стала, того и в зарубежных царствах не было!

Князь Андрей, профессиональный юрист, ещё ничего не достигнув, уже подыскивал основание к тому, чтобы столкнуть отца, когда тот заберётся на престол, и занять его место. Однако, упоенный заранее восторгом старик не обращал внимания на отдалённые намёки сына.

У князя Ивана Андреевича был ещё младший сын — князь Иван. Это был буйный молодец, гуляка, безобразник. Отец уже давно махнул на него рукою: старику Хованскому думалось, что на этого сына он надеяться не может: "больно ветра много в голове", тогда как спокойный, рассудительный, до тонкости знавший все законы Андрей Иванович казался ему самым подходящим в хитросплетённой интриге, которая должна была их обоих привести к престолу и возвести на него.

Уверенный в преданности стрельцов Тараруй всё-таки несколько побаивался одного стрелецкого полка, не выказывавшего ему своих восторгов и безучастно относившегося ко всяческим его заигрываниям.

Это был стрелецкий стремянный полк, особенно часто вызываемый для караулов в Большой дворец. Этот полк пользовался большим вниманием царевны-правительницы, часто видел обоих царей и казался старому интригану ненадёжным.

"Надобно удалить его, — размышлял князь Иван Андреевич, — а то одна ложка дёгтю весь мёд испортить может… Вон и бутырские солдаты неведомо ещё на чьей стороне будут".

В самом деле, в слободе Бутырке, у заставы, где были поселены гарнизоны солдат бутырского полка, положение было довольно неопределённо. Солдаты были совсем новым войском, большинство их было взято из московских семей. Они знали, что при смуте прежде всего пострадают их родные, и потому далеко не были проникнуты желанием помочь в беспорядках стрельцам. Эти же последние были для Москвы чужаками: московских уроженцев среди них было немного; большинство составляли астраханские стрельцы и вообще уроженцы Поволжья. Все они были закоренелыми раскольниками, и на них-то была у князя Хованского самая твёрдая надежда.

В своём упоении князь Иван Андреевич даже особого внимания не обратил на побег князя Агадар-Ковранского из его погреба. Когда Хованские подсчитали свои наличные силы, для него сразу стало ясным, что при таком их количестве можно обойтись и "без народа", а стало быть, и вожака для гилевщиков было уже не нужно.

— Пусть его! — решил князь Хованский, когда ему доложили, что пленник неизвестно как убежал. — Далеко не уйдёт, тут на Москве трепаться будет… Найдётся — повешу на первом заборе, вот и вся недолга!

Он даже не назначил расследования о том, как удалось бежать пленнику: не до того было, — все его мысли были заняты предстоявшим "великим действом".

А начало этого великого действа было назначено на 19 августа 1683 года, когда по Москве из Успенского собора в Донской монастырь совершался крестный ход в память избавления от нашествия татар-крымцев при царе Фёдоре Иоанновиче.