Царевна Волхова

Сеня заплакал. Он впервые увидел так близко от себя бессмысленные глаза животного. Хотя у животных в глазах больше мысли, чем в этих мутных, пустых…

Тася рванулась, выхватила ребенка. Быки замычали — смехом эти звуки трудно было назвать.

— Деньги я верну. Сколько? — глухо выдавила она.

— Шестьдесят тысяч. Баксов, естественно, — не рублей.

Она сказала, что деньги будут через неделю. Предупредили, чтоб не шутила, заглянули в гостиную… Языками защелкали — антиквариат!

Анастасия взяла свою записную книжку и села за телефон…

Вечером к ней примчалась подруга Ксана. Самая близкая. Любимая. Виделись они не слишком часто — Ксана прямо-таки горела на работе. Она была ведущим редактором одного из московских театральных журналов, днями торчала в редакции, а вечерами — в театрах. Дружба их началась ещё в ранней юности — с той самой поры, когда Тася варилась в студии на Юго-Западной. Только вот ей с рождением дочери страсть к театру пришлось придушить, а Ксана легкой стопой по этой дорожке пошла.

Ксана влетела в квартиру, Тася уткнулась лицом в мягкий мех её шубки, закусив губу, чтоб не завыть… Ксана, не раздеваясь, увлекла её в комнату, заохала, зацеловала…

Эля не имела привычки подглядывать и подслушивать. Но тут не удержалась. Она должна была знать, что задумала мама. И тихонечко, затаив дыхание, притулилась за неплотно прикрытой дверью в комнату, где подруги пытались понять, что делать.

— Таська, не дури, как же ты без кола, без двора? Где жить-то будете?

— Нет, я твердо решила. Вилять и бегать не буду.

— Но, может, одумаются эти… чудовища? Подожди хоть немного.

— У меня нету времени ждать.

Ксана, холеная, с иголки одетая, теребила тонкими пальцами шелковый шейный платок, повязанный каким-то особенным изысканным и замысловатым узлом. Несмотря на свою внешнюю хрупкость, человеком она была волевым, постоянным и трезвым. Ясно видела цель и шла к ней кратчайшим путем. И Эля, глядя на них — на маму и тетю Ксану, которую она немного побаивалась, подумала, что тетя Ксана попросту не могла бы оказаться в их ситуации — она бы такого не допустила. Взяла бы семью в свои аристократические ручки и повела в ту сторону, какая казалась бы ей наиболее достойной и верной. Верная сторона… Эля вжала голову в плечи. Чего сторона? Жизни? А разве у жизни есть стороны?

Ее палец машинально расковыривал штукатурку на косяке, пока его не пронзила боль — ноготь сломался. Это как-то встряхнуло, ибо мысли поплыли куда-то, сознание начало растекаться и это было так неприятно, что её затошнило.

Кусая губы, Эля глядела на маму. Темные круги под глазами. Глаза немо вопят от боли. Боль, как огонь, тлеет, томится. А потом как полыхнет… жутко смотреть. Губы скорбно поджаты. Пальцы дрожат. Берут бокал, наполненный светящимся в свете лампы вином… оно плещется и выплескивает через край на страницы раскрытой записной книжки. Чьи-то телефоны, адреса их затопило болью.

«Мама, милая мама! — крикнула про себя Эля, в пустоту, без звука, без голоса. — Что мне сделать, чтоб ты снова стала прежней… живой! Ведь сейчас ты совсем не живая…»

Так она пропустила кое-что из того, о чем говорили за дверью. И теперь разговор шел о работе — мама просила тетю Ксану найти ей работу в редакции, любую… она может корректором, секретарем, хотя, конечно, лучше редактором.

— Таська, ну что ты мелешь? Ты представляешь хоть, какие деньги нам теперь платят? Нет?! У меня полторы тысячи — и не долларов, как ты понимаешь, рублей… а я ведь отделом заведую! А у корректора — семьсот пятьдесят на руки. Ты на такие деньги сможешь двоих детей потянуть?

— Но надо же с чего-то начать! Ведь я уж года четыре как не работаю. Что я, не знаю, что все изменилось, но делать-то нечего! Хоть бы что-нибудь мне… что-нибудь. Лишь бы не школа!

— Ах ты, милая моя! — Ксана вскочила и метнулась к ней, потом к окну… застучала каблучками по комнате.

Эля в испуге от двери отпрянула, боясь, что её заметят.

Скоро мама крикнула ей, чтоб накормила Сенечку. Она повела брата на кухню. Он хныкал, есть отказывался, а потом поглядел на сестру насупившись и спросил:

— А папа? Куда он усол? Когда он плидет?

Эля стиснула под столом кулачки и отвернулась. Сеня положил головку на руки и уставился на синюю хрустальную вазу, в которой стояли розы — их принес папа на прошлой неделе. Пунцовые бутоны так и не распустились и дохлыми птенчиками поникли на стеблях.

Эля, поймав Сенин взгляд, выхватила увядшие цветы из вазы и с каким-то остервенением, ломая стебли, затолкала в мусоропровод. Сенечка молча таращил глазенки, потом выбрался из-за стола, затопал в детскую, бухнулся на ковер и заплакал.

Когда вечер дремал, неспешно перетекая в ночь, Эля заглянула к маме. Теперь перед ней стоял не бокал, а граненая рюмочка — Тонечкина, любимая. И темная коричневатая жидкость пряталась в ней. И глаза мама тоже прятала.

В тот день Тася впервые купила коньяк, убеждая саму себя, что он для Ксаны. Но Ксана только пригубила и ушла, оставив Тасю наедине с фотографиями.