Царьград. Гексалогия (СИ)

Не торопились, в город приехали часа через три, к обеду, Епифан живо расставил своих на рынке, в мясном ряду, сам же, немного понаблюдав за началом торговли, мигнул Алексею – пошли, мол. Тот пожал плечами – пошли так пошли. И зашагал следом за старостой, через всю рыночную площадь – шумную, многолюдную, говорливую – мимо белокаменной церкви с сияющим звонким золотом куполом, мимо амбаров, мимо украшенных затейливой резьбою купеческих лавок.

– Эй, эй, господине, не проходите мимо! Аксамит есть, шелк, бархатец!

– Серьги, серьги зазнобам своим купите, еще и браслеты есть – ордынские!

– Мыло, мыло бургальское – чистый мед!

– Вино – мальвазеица, романея – во рту само тает!

– Да что ж ты меня за рукав тянешь! – Алексей возмутился особо наглым купцом. – Поди, бражку ягодную за мальвазеицу выдаешь, а?

– Что ты, что ты, вот те крест! – купец перекрестился на церковный золотой купол. – Славное вино, из самого Царьграда привезено, со двора царя Константина!

– Так-таки и со двора Константина? – прищурившись, усомнился протопроедр. – Ой, не верится что-то.

– Христом-Богом клянусь – царьградское! – забожился торговец. – Грек Леонтий, заморский гость, с месяц назад привез.

Алексей улыбнулся:

– С месяц назад, говоришь? Ну, и что сей грек Леонтий рассказывал? Стоит еще Царьград? Не захватили турки?

– Стоит, как ему не стоять? – пригладив бороду, засмеялся купец. – Басурмане наседают, да… но не столь сильно, как ране. Леонтий сказывал – куда как легче в Константиновом граде дышится, чем года два назад.

– Ну что же… Тогда налей наперсток на пробу. Выпью за здоровье православного Константина-царя!

Молодой человек с удовольствием пригубил небольшую чарку… заодно и потерял из виду старосту, который, впрочем, вскоре нашелся:

– О! Вот он где – пьет уже, до корчмы не дойдя.

– Да славное вино попалось!

– Пошли, пошли, знаю я, где славное вино наливают!

И, взяв за руку, утащил… прямо к корчме – приземистой длинной избе за высоким забором. Несмотря на многолюдство, пол в избе оказался чисто подметенным, выскобленным, на столах, да на лавках постлано мягкой пахучей соломы – чтоб удобней сидеть, да и спать – вдруг кому приспичит? Входная дверь была распахнута настежь, из слюдяных окон тоже струился мягкий приглушенный свет.

– Заходите, гости дорогие, – выскочил навстречу служка – молодой румяный парень в красной, при щегольском желтом пояске, рубахе. – Чем могу услужить?

– Сбитень есть ли? И квас хмельной?

– Обижаете!

– Ну, так давай, кваску для начала тащи! И меду… Только не твореного, не перевару, доброго меду давай, стоялого, самоброда.

Служка руку к сердцу прижал:

– Исполнено будет в точности. Вон, в край стола – свободные лавки.

– Видим.

Уселись. Выпили. Хороший оказался мед – не обманул служка. Поправившись, захрустели заедками вкусными – пряниками медовыми, орехами, сладким лопуховым изваром. Солнышко лучистое в двери заглянуло – славно, благостно!

И все бы хорошо, да вот соседи шумливые попались. И нет бы просто песни пели да разговаривали – куда там, упившись дешевым переваром, в драку полезли – как же без этого-то? Особенно один мужичонка нахрапистый доставал – нахальный такой, из тех, что выпьют на копейку, а шуму на целый рубль. Все к соседу своему вязался:

– А ну-ка скажи, тюфячник, ты меня уважаешь? А князя нашего, Василья?

Тюфячник – сиречь артиллерист, пушкарь, тюфяками на татарский манер особые пушки звались – отмалчивался, видать, не хотелось ему ни с кем ссориться, хоть и мужик он был с виду не слабый – здоровенный такой, с бородкою светлой, лицо имел приветливое, спокойное, только нос чуть набок сворочен, видать, в драке какой.

– А ты откель сам-то? – не отставал нахал. – Вижу, не из наших будешь.

– Из Брянска я, – наконец подал голос пушкарь.

– А! – явно обрадовался мужичонка. – Так ты литовец! Эй, народ православный, гляньте-ка – литвин нашего князя Василья признавать не хочет!

А вот это уже явный перебор – ничего такого про Василия брянец не говорил. Алексей недобро усмехнулся – кажется, дело шло к драке. Нахрапистый мужичонка явно был не один, не раз и не два оглянулся уже на двух бугаев в дальнем углу – те сидели молча, смотрели исподлобья, словно бы выжидали. А ведь и выжидали!

– А ты, может, и не православный?! – все больше ярился нахал. – А ну-ка перекрестись!

– Да православный я! – пушкарь демонстративно перекрестился, и видно уже было, что терпенье его иссякло. – А вот ты, буерака, кто таков будешь?

– Слышали? А? – мужичонка яростно забрызжал слюной. – Ты кого буеракой назвал, нехристь?

– Кто нехристь? Я – нехристь? – поднявшись из-за стола, литовец махнул кулаком… Да не попал – нахалюга оказался вертким. Однако – чудно дело – упал на пол, словно припадочный, заблажил, забился, закричал дурноматом:

– Ратуйте, православные, ратуйте! Литвин проклятый убил, как есть убил!

– А ну, кто это тут наших трогает?

Ага! Вот они, бугаины… У одного за пазухой – кистень, у другого – нож в голенище, Алексей такие хитрости враз примечал.

– А ну, рожа литовская, выйдем, поговорим один на один.

– А и выйдем!