Цари и скитальцы

Три свечи горели на столе, крытом тяжёлой красной скатертью. Дымящуюся плошку и серебряную чашу с какой-то жижей Иван Васильевич едва заметил: глаза прилипли к стройно округлённому, с изюминкой пупка, животу Анны и беспомощно вздёрнутым соскам. Дикие глаза Козлихи смотрели на пупок и ниже, одна её рука лежала на бедре царицы, другая лила что-то из серебряного ковшика на живот. Лицо Козлихи было белым, а губы — чёрными, словно она их накусала в родовой или любовной муке.

Лушка была простоволоса, в одной рубахе, и выглядела неожиданно молодой и сочной. В прозорливом воображении Ивана Васильевича сладостно мелькнуло её тело во мгле подвала, над огнём.

— У-a! — тихонько взвыла Анна.

Она, как одержимая, забыла человеческую речь.

Чем они занимались, гнусные? И отчего так безразлично смотрели обе на вбежавшую Васильчикову с покрывалом — словно из глубины страдания или наслаждения?

«Зельем детей искали, — признается Козлиха на допросе. — Лили на пупок заговорённую воду и глядели».

Признание достаточное, чтобы погубить её и государыню. Но у Ивана Васильевича осядет на душе, будто Козлиха что-то главное и неудобосказуемое скрыла, унесла в яму на тюремном пустыре.

В ту ночь в своей опочивальне Иван Васильевич долго молился и в забытьи стоял на опухающих, болезненных коленях под гипнотически мигавшим огоньком лампады. Потом он улыбнулся кому-то огненно-крылатому во мраке, лёг и погрузился в сладкий сон оратая[26], чьё поле вспахано.

На следующий день пошли допросы. С Лушкой всё было ясно, Иван Васильевич знал, что выдавит из неё Годунов и как выдавит. Дмитрий Иванович настойчиво указывал, что и Козлиху, и Васильчикову ввела к царице княгиня Тулупова. Умысел его был прозрачен, Ивану Васильевичу скоро стало скучно, и он велел больше не поминать княгиню Анну.

   — Как полагаешь, — перевёл он разговор. — Васильчикову тоже надобно пожечь?

Годунов знал от Бельского, что государь приглядывался к спальнице царицы. Но — как приглядывался? В передаче Богдана, лёгкого на срамные речи, намерения государя были просты и низки. Тут можно угодить или... сильно промахнуться.

Позабавлявшись умственными мучениями постельничего, Иван Васильевич задал другой вопрос:

   — Анка Васильчикова просила о встрече с нами? Ела поутру?

   — Воды просила, государь.

   — Не подурнела от огорчения?

Дмитрий Иванович решился:

   — Государь, она напугана. Что ей прикажешь, то она и сделает. А после в монастырь уйдёт вечной молчальницей. Привесть её?

   — Ты об чём, Димитрий? Твоё ли дело сводничать?

Кто-то упорно не понимал кого-то. Годунов больно закусил губу. Хочет ли государь Васильчикову в свою постель? От этого зависело теперь, быть может, всё будущее Годунова.

Но он всё время помнил, чья ставленница и любимица Васильчикова.

   — Прикажешь, государь, пытать её?

Годунов знал, что к пытанному телу Иван Васильевич испытывал брезгливость.

   — Веди в подвал. Жди нас.

Было забавно смотреть на оживившегося Годунова. Иван Васильевич убеждался в который раз, что самые догадливые из придворных явно глупей его, царя. Внушение Васьяна Топоркова: не заводи советников умней себя — было бессмысленным. Где их сыскать — умнейте?

Иван Васильевич позвал Тулупова. Вместе они отправились в пыточный подклет.

Оттуда после бурного допроса Лушки и спальных сторожей тянуло порченой кровью и угаром. Всякое производство пахнет дурно и по-своему: Пушечный двор, Яуза под слободой кожевников... Приятно пахнет только там, где люди ничего не делают: в лесу. Но стоит туда явиться угольщикам и смолокурам...

Из-за тесовой двери выплёскивался заливистый, как будто детский плач. Ивана Васильевича он не тронул. Анка рыдала не от боли, а только от вида пыточных орудий. Такая слабость раздражает мастеров. Бессмысленно пытаться умягчить их — они же на работе.

Анна Васильчикова стояла с оголённым плечом, в одной рубахе. У мастера в руке был раскалённый шкворень. Дмитрий Иванович смотрел на Анну с бездушным любопытством.

Мастер поспешно шагнул к Васильчиковой. Известно было нетерпение государя во время пытки. Случалось, он бил мастеров посохом за вялость. И Дмитрий Иванович наставил мастера, чтобы не медлил, жёг девку, едва государь переступит порог.

Мастер протянул шкворень к маленькому круглому плечу.

И тут же был отброшен посохом к жаровне. Его кожаные штаны с пятнами засохшей нежити закорёжились. Бог не обидел государя силой. Борис Тулупов повёл себя как верный телохранитель: стал добивать ногой того, кого ударил государь.

Годунов понял, что проиграл.

   — Что же ты делаешь, Димитрий? — мягко укорил его Иван Васильевич. — Как у тебя на такую красу рука поднялась?

Дмитрий Иванович плакал от дыма. От штанов мастера в подвале стало тяжело дышать. Васильчикова, подавляя дурноту, подалась к спасителям. Она не знала, к кому уместнее оборотиться голым плечом и заострившимися под рубахой грудками. Спасителям хотелось тут же унести её на руках — в безопасность, тишину и чистоту опочивальни.

Иван Васильевич преодолел нецарственный порыв. Велел Тулупову:

   — Уведи к матери.