Цари и скитальцы

Этого вовсе не хотел Энтони Дженкинсон. Он пережил увлечение тайной дипломатией и перестал верить в неё. Одно морское сражение с испанцами, полагал он, сведёт на нет все козни католической разведки. В Московии тоже надо было действовать попроще. Три года назад великий князь обратился к королеве со странной просьбой об убежище. По-видимому, несогласия с лордами-боярами вызвали у него помрачение настроения, если не рассудка, у него возникла мания преследования, хорошо известная английским врачам. Надо было подыграть ему, как подыгрывают больному ребёнку, когда он просит, чтобы горькую микстуру сперва отведал лекарь. В каком-то приступе монаршего стыда Иван Васильевич потребовал, чтобы в договоре об убежище королеве тоже гарантировалось укрытие в России. Но королева-девственница, как это часто случается у зрелых девственниц, упёрлась на пустяке: мне от своего народа бежать не нужно! А в этом никто не сомневался, речь шла о протоколе, о словах и уязвлённой гордости царя. Томас Рэндольф что-то напутал, излишне усложнил, и королева получила такой привет от московита: «Я думал, ты королева, а ты пребываешь в своём девическом чину как есть пошлая девица». Пришлось Сильвестру потрудиться над переводом.

Чего добились? Чистого убытка.

Была отменена беспошлинная торговля англичан в России. Московская компания уравнивалась в правах с голландцами, сумевшими купить Щелкалова, давнего недоброжелателя англичан. Пропали деньги и товары, отпущенные в долг опальным и казнённым русским людям. Не приходилось надеяться на возмещение убытков от московского пожара. Были приостановлены концессии на месторождения железа и соли.

Опричное правительство было первым в истории России, отдавшим русские недра на разграбление иностранцам. Так рассуждал бы Дженкинсон, будь он русским. Но он был англичанином, и потеря богатых концессий заботила его не меньше, чем Компанию и королеву.

Энтони Дженкинсону предстояло вернуть потерянное Томасом Рэндольфом. Он честно пытался разобраться, что же произошло в Московии за эти годы, какие силы одержали верх и чего хочет, боится, на что надеется великий князь. Кому он верит, то есть кто из приближённых достоин дорогих английских подарков.

«Военщина одержала верх...» Горсей прав в первом приближении. В России, следом за Европой, шло единение национальных сил, и было обратное движение, стремление окраин к автономии. Как и в Европе, усиление центральной власти вызвало борьбу. Но — с кем? Почему в опале, эмиграции, могиле оказались люди, которые, как точно помнил Дженкинсон, твёрдо стояли на стороне центральной власти? Придворные интриги?

Слишком мелко для изменений, потрясших всю страну.

А что страна за эти годы потрясена, было заметно даже здесь, на Севере, где люди всегда жили благополучнее, ровнее, чем в Москве. В первые месяцы холмогорского сидения Горсей и Дженкинсон съездили на берег Белого моря, в устье Варзуги, надеясь купить речного жемчуга. Они нашли только опустошённые деревни. В разорённой лавке, торговавшей прелыми сетями и сухой треской, им рассказали о жалобе опричных Холмогор на земскую Варзугу. Москва послала праветчика Басаргу Леонтьева. Тот так жестоко почистил варзужан, что те вряд ли поправятся ещё сто лет. Зачем, раздумывал здравомыслящий Дженкинсон, одни крестьяне — рыбаки — разорили других крестьян — промышленников — руками государя? Им моря мало? А государь зачем послал Леонтьева? Ведь подати с Варзуги и пошлины на вывоз речного жемчуга давали тысячи рублей в казну.

«А потому несправедливо, — объяснил Энтони один ленивый, но уверенный в своих суждениях холмогорец. — Они издревле богаты, варзужане. Их надо было окоротить, уравнять с нами перед господом». — «Что ж, вы теперь богаче стали?» — спросил Дженкинсон. Холмогорец стал скрести в затылке и скрёб до той поры, пока зануда-англичанин не отпустил его.

О, справедливость, извечная мечта людей! Чем неудачливее человек, тем она ярче и неистовей. Басарга Леонтьев, представитель государства, оказался орудием сведения старых счетов. Кто же кем правит?

Дженкинсон рассуждал:

   — В Московии происходит то же, что на Западе. Но с перекосом. Русским не хватает умеренности. Они бросились в крайности опричнины и исказили самый смысл монархии как основания порядка и общей безопасности. В мой прошлый приезд великий князь казался весьма разумным человеком, и окружали его умеренные люди.

   — Опричнина есть русский... extra modum? — неуверенно сформулировал Горсей.

   — Возможно... Мы ловим тени истины. Лишь бы они не оказались нашими собственными тенями, как говорил мне один умнейший нищий в Бухаре.

В начале марта из Москвы вернулся переводчик Дэниель Сильвестр. Великий князь звал Дженкинсона в Слободу. Пристроившись для безопасности к обозу, Горсей тоже отправился в Москву с отчётом о торговле с самоедами. Он вёз и кое-что дороже расписок за песцов, оставленных на складе до первых кораблей: знание языка и не вполне оформленное представление о русской жизни и русской власти.