— Ты нюхал сладкий дым и говорил, как женщина в постели после любви. Знаешь, как они говорливы... Не бойся, мы не донесём, пока друзья.
Татарин снова взялся за кувшин. Неупокой выставил над чашкой чёрный ноготь:
— Не стану. Покажи записи, чего я говорил. Не мог я государя хаять.
— В вас, русских, страх перед ним сидит глубже, чем сны и бред?
Хозяин веселился. Он был доволен собой и в меру пьян. В избе было тепло и тихо. Хозяину хотелось, чтобы Неупокою тоже стало хорошо. Он открыл кипарисовый ларец и вынул из него бумагу, покрытую закорючками и точками.
— Читай!
— Я же по-русски бредил.
— Но диван-эффенди в Бахчисарае не понимает русского. Это письмо — ему.
— Перетолмачь!
Хозяин не ответил. Налил вина. Неторопливо и с удовольствием заговорил:
— Хочу понять: зачем вы держитесь греческой веры? Учение нашего пророка непротиворечиво и стройно, как минарет. Ваши полки святых, учение о троице и воплощении похожи на ваши церкви со множеством луковиц. Пестро и двоемысленно: един ли бог? Почему самые умные из вас не переходят в нашу веру? Ведь самые умные из нас переходят к вам на службу.
Неупокой перестал соображать, что плетёт голубой татарин. Кому он сам-то служит? Или этот кувшин не первый у него сегодня?
— Коли вы к нам на службу едете, стало быть, бог за нас?
Татарин грустно взглянул на Неупокоя, и тот почувствовал себя болваном.
— Может быть умная вера и бедная, слабеющая жизнь. Яйла, истоптанная овцами, мелкие поля с ячменём в сырых долинах. В Крыму нетрудно прокормиться, но трудно нажить богатство. Ваша страна богата.
— Не заметно...
— Бедный народ, то правда. Но богатая страна. Великая. Через сто лет будет ещё больше. Крымский юрт ста лет не проживёт.
Неупокой решительно не понимал татарина.
— Не удивляйся и не лови меня на слове, — продолжал тот. — Мы не увидим гибели Крымского царства. Но она придёт, раз уж такие юрты сгинули, как Золотая Орда и Казань. Мурзы, отъехавшие к вам в Звенигород, Романов и Касимов, живут в довольстве, а которые в Крыму, должны воевать. Война — самая тяжкая работа.
— Вот и сидели бы...
— Не обольщайся. Мои слова — о дальнем будущем. Оно не повлияет ни на твою, ни на мою судьбу. Вражда Москвы и Крыма нас переживёт. Расскажи снова о себе. Я сверю твой рассказ с твоим бредом, чтобы узнать, правдив ли ты со мной. Чего твой брат не поделил с Грязным? Какую рыбу?
От голубого татарина исходило опасное обаяние ума. Неупокой всегда тянулся к тем, кто, «мало пищи и пития приемля, живёт как бы меж смертью и бессмертием». Так говорили о книжниках. Чем бы ни занимался книжный человек — от переписки книг до шпионства, — он сохраняет сознание ничтожности всех этих внешних дел перед лицом перетекающего времени и божьих непостижимых замыслов. Книжные люди узнают друг друга по усмешке, мягкой насмешке надо всем, о чём они хлопочут ради ближних и дальних.
Когда вино в кувшине кончилось, голубой сказал:
— Ваш государь с опричными делает то, чего не сделали бы тысячи лазутчиков с мешками золота. Он превращает свой народ в своих врагов. В Бахчисарае знают это по прошлогоднему походу, но то, что ты поведал мне, вошло в моё сердце, как игла. Я помогу тебе отомстить убийцам брата. Но я не хозяин себе. Мои начальники не слышали рыданий в твоём голосе. Они верят делам. Не осердись: покуда ты не повязан кровью, с тебя не спустят глаз.
— Как тебя называть? — спросил Неупокой.
— Зови меня Юфар. Ты чином и, конечно, родом ниже меня, но мы родичи по духу, что важнее. Мы ещё побеседуем с тобой о высшем знании... Скажи, а кто такой Ильин?
— Грязные-Ильины...
Нет, дьяк в приказах. Тоже, стало быть, родич Василия Грязного?
— А, Осип Ильин! Главный дьяк Ямской избы. Большой человек. Никак вы под него копаете?
Юфар не ответил.
— А кто из дьяков ближе к войску? Мы слышали, некий Клобук?
— Андрей Клобуков — имя известное.
— Значит, Игнат не врёт.
— Ты и Игнату не веришь?
— Я никому не должен верить. Совпадут вести — верю. Двое одинаково соврать не могут, если не сговорятся... Тебя отведут в избу, ты будешь жить с Игнатом. О твоей службе поговорим завтра.
Юфар резко крикнул по-татарски. В горницу, согнувшись, вошёл Матай. Он блудливыми глазами улыбался, чуть не подмигивал Неупокою, словно другу. Что ж, причинение боли намертво связывает людей. Неупокой Матая не забудет. Игната тоже. Он чувствовал, как с появлением Матая, посланца тупого и злого мира, сгорает, словно бумага на обманчиво-чёрных углях, его симпатия к Юфару. Он был среди врагов.