Цари и скитальцы

И велел тут Илья Муромец
Жёнок брюхатых и кобыл жеребятых
Вывести за пять вёрст.
Зачал тут Соловей посвистывать —
Все на пиру с ног пали,
И полетели из кобыл жеребята,
Из жёнок робята...

Смелые образы исторгали у детей боярских здоровый смех, напоминающий беседу кобыл и жеребцов, впервые выпущенных в степь после зимовки.

Вот только поправить денежные дела глумцы не успели.

В ночь на двадцатое июля из Серпухова прискакал казак и сообщил, что Тула сожжена татарами.

2

Девлет-Гирей вывел орду из Крыма пятого июля.

Или орда вела его. Тёмный вопрос.

Девлет-Гирей был болен. Его терзало «выпадение утробы»: грыжа, грозившая смертельным ущемлением, или кровавый почечуй. Диагнозы страдали неопределённостью — как, впрочем, и всегда. Гирей с мучением садился на коня и принимал послов, лёжа на боку, делая вид, что так ему удобнее. Спазм, отголосок или ожидание боли попеременно гримасили его оплывшее лицо. Забота о своей болезненной утробе была сильней и увлекательней войны. Ещё сильнее раздражает всякого больного чужое неуёмное здоровье.

Царевичи, мурзы и карачии были здоровы.

В Совет входили сыновья — Магмет, Алды и Али-Гиреи, «жемчужины на нитке рода Чингисхана»; главы родов — Ази, Дивей и Мустафа-мурза; изгнанные казанцы — Ямгурчи-Ази, Ахмет-улан; доброжелатель , Польши и Литвы Али-Ази Куликов; карачий Зенги-Хозя-шах. Доброжелателя Москвы Сулешова в Совет не приняли: он, как и Куликов, подкуплен, но не литовцами, а русскими.

Главы родов и карачии хотели воевать. Их было десять — двадцать человек. Могут ли двадцать человек поднять народ со сладкой южной земли в далёкий северный поход с сомнительным исходом?

Народ не рвался в бой. Но нет единого народа. Есть люди, объединённые землёй и разделённые грызнёй за эту землю. На окончательное решение Совета влияла часть народа, связавшая своё благополучие с войной. Это не только богачи — уланы, бии, карачии. Их было тоже не слишком много — от силы триста человек. А вышло в том году из Крыма пятьдесят тысяч. Как раз богатые татары побережья и не пошли, внеся в казну Гирея откуп от войны: им было выгоднее возделывать ячмень и виноград. Дело не в воинском приказе, а в вечной надежде на избавление от бедности.

В любом народе, оседающем на землю, труд выделяет упорных, терпеливых, предпочитающих терять не кровь, а пот. На известковой красно-пятнистой Яйле, опоясанной смертельными обрывами куэст, кормилась чёрная курдючная овца. Малым считалось стадо в тысячу голов. К его владельцу, самому удачливому из чобонов — одоману — примыкали другие, образуя гхош, союз. Главе его хан выдавал ярлык: «Жалую землю, восток которой долина Качи, юг — Великая дорога...»

При чобонах кормились мурзы, бии, карачии и уланы: татарское военное сословие, дворянство. Им полагался «зексат» — милостыня в буквальном и справедливом переводе, поскольку они не защищали чобонов, а только разоряли пастухов и хлебопашцев соседних стран. Их радость: «Видеть скорбь своих врагов, ласкать их жён и дочерей, гнать их стада».

Милостыня-зексат составляла пять сотых стада. На это можно жить, спать на белом войлоке, купить красивую жену и, если повезёт, московской выделки кольчугу. Чобонам нечего было искать в Москве, заботы на Яйле хватало. Жаль, не хватало на всех Яйлы. На одного умелого, удачливого чобона оказывалось десять, сорок неудачливых.

Пасынков Крыма. Бедняков.

Кому недоступно высокое искусство пастуха, ковыряй землю. В долинах говорливого Бодрака и мутной Качи, под режущими глаз обрывами жёлтого мергеля нежились тихие аулы. Здесь сеяли ячмень, сажали виноград, водили пчёл, удили рыбу. Рис, финики шли из-за моря, приморские аулы богатели на торговле.

Земля требовала умения и удачи не меньше, чем курдючная овца. Кто ленился ловить удачу, шёл обрабатывать чужую землю. Труд был дёшев. В монастырях работали за угощение.

А вот набег на север давал простому воину единовременно рублей пятнадцать — двадцать — стоимость пленника за вычетом торговой пошлины.

Не воинственность, а бедность поднимала Крым. К весне, когда в аулах доедали просо, а цена на мясо повышалась в четыре раза, начинали волноваться самые голодные, которым, как известно, нечего терять. В кхыш-лавах, на кочевьях возникала напряжённость, внешне напоминающая избыток силы. К ропоту снизу прислушивались мурзы, уланы, копы-кулы. Они несли это воинственное недовольство в Малый совет, в Совет земли. Голос народа — искажённый и опасный — звучал в Бахчисарайском дворце. Сильнее, убедительнее вкрадчивого шёпота ближних карачиев он убеждал Девлет-Гирея, что пора вытаскивать из-под страдающего зада шёлковые подушки, затягивать в баранью шкуру слабые черева, терзать промежности седлом.