Цари мира

— Почтенное собрание! Я вместе с товарищем де Коржа-ком был избран, как имевший уже немалые заслуги перед Орденом, всегда беспрекословно ему повинуясь, был избран, повторяю, для того, чтобы извлечь из общественного употребления необычайное и ценное изобретение инженера Дюпона и уничтожить все следы существования этой тайны. Я это выполнил, несмотря на трудность задачи, на риск, на смертельную опасность, от которой избавился с пятью матросами только тем, что мы никого не впускали в нашу уже тонувшую лодку. Я веслом не работал. Это клевета. Я, полунагой, вычерпывал воду из пробитой лодки, которую заткнул собственным платьем. Правда, мне померещился голос де Коржака, но это был его последний крик, когда, с пробитой веслом головой, он уже шел ко дну. Было невозможно его спасти. Но было невозможно его спасти и ранее, иначе как поменявшись с ним местом. Этого героизма не имел никто из нас, думавших каждый только о себе. Но я не знал еще, что это капитан: их тут было убито несколько человек, была ночь, и притом темная. Но, кроме того, обратите, господа, на то внимание, что я должен был во что бы то ни стало исполнить приговор совета над Дюпоном. Пусти я лишнего утопающего матроса в лодку, и он не спасся бы, и я бы потонул, и приговор не был бы исполнен. Теперь судите меня, правильно ли я поступил или нет. Повторяю: не щадя жизни, я исполнил поручение верховного совета. Должен был я щадить жизнь каких-то матросов, рискуя оставить приговор без исполнения? Отвечайте! Я кончил.

Его поэтому и обвинили только в неоказании помощи. Но в данном случае — как он мог оказать помощь? Он должен был исполнить предписание, хотя бы это и стоило жизни его самого и его товарищей.

— Лебюфон, вы оправданы: вы свободны. Идите с миром, — сказал председатель.

Все присутствующие в знак согласия кивнули головой, говоря:

— Он невиновен!

Лебюфон ускользнул от правосудия человеческого. Он вышел из здания ложи и не знал, что ему предпринять.

«А вдруг те матросы сумеют доказать, что их обвинение не клевета? Жить под такой угрозой! Ведь каморра его найдет по всему свету! От нее не скроешься».

Лебюфон знал и то, что за ним еще будут следить, и потому не решился уехать из Гренобля. Укоры совести тоже давали себя чувствовать. Он провел мятежную ночь. На другое утро он прочел в газетах более подробные показания матросов и об исчезновении Жанны. Оба известия были для него потрясающие.

«Что я наделал, — сказал он сам себе. — Ведь я оставил в живых свидетельницу, которая, даже в случае моего оправдания каморрой, всегда может довести меня до эшафота со стороны правительства. Но теперь и каморристы вправе меня обвинить в неполном исполнении их приказания, а показания матросов не оставляют более никаких сомнений в моей виновности относительно де Коржака. Что мне делать?»

Пока он утром раздумывал, к нему опять прислали от главного мастера.

— Почтенный брат, главный мастер вас просит к себе с подлинными бумагами Дюпона.

— Как — с подлинными бумагами? Да ведь я ему их передал.

— Вы ошибаетесь. Бумаги им пересмотрены. На них помечено: «Копия». Где у вас подлинники?

— Je suis foutu![38] — воскликнул Лебюфон. — Я обыскал Дюпона, взял копии, а подлинники, значит, были у Дюваля, которого я не догадался обыскать! Теперь все пропало! Скажите главному мастеру, что я сейчас приду.

— Извините, мне приказано вас привести.

— Хорошо, позвольте зайти в спальню взять кое-какие документы и сделать распоряжение при вас же…

— Сделайте одолжение.

Тот уселся, а Лебюфон позвонил. Затем взял какой-то пакет из кармана, положил в конверт, подписал что-то и, вложив в другой конверт, написал адрес своего нотариуса. Вошел слуга гостиницы.

— Отнесите этот пакет на почту. Вот деньги. Отнесите по тому же адресу. Вот деньги за гостиницу, а теперь прощайте.

Слуга ушел. Лебюфон снова прошел в свою спальню. Вдруг послышался выстрел. Посланный бросился туда, но опоздал: Лебюфон, с простреленным черепом, лежал мертвый. Правосудие он совершил сам.

XXXIV

На другой день после приезда Лекуврера, когда Габриэль ушла в ателье, а ее муж в контору своего торгового дома, Жанна сидела за столом и писала своей бель-сестре[39].

Вдруг позвонили.

«Кто бы это мог быть?» — подумала она и спросила, не открывая двери:

— Кого нужно?

— Госпожа вдова Дюпон здесь квартирует? — был вопрос.

— Что вам от нее нужно?

— Будьте добры, дайте мне войти. Я нотариус Леметр, вел дела вашего покойного мужа. Здесь, на лестнице, мне неудобно вам объяснить цель моего визита.

— А мне, мосье, неудобно вас у себя принять. Будьте добры, скажите, когда мне прийти в вашу контору, и дать адрес? У себя же я никого из мужчин не принимаю.

— Но, послушайте, мадам, человек для вас побеспокоился, бросил дела, чтобы лично привезти вам известие о колоссальном богатстве, которое вам достается путем наследства, а вы его не пускаете даже в переднюю…

— Мосье, — ответила Жанна, — вы напрасно сердитесь и напрасно выдумываете всякие сказки, от которых уснешь стоя. Теперь я уже не верю, что вы нотариус. Если вы то, что говорите, я сама к вам приду, а пока прощайте.