Утром все мы встречались на пляже, днем шли есть мороженое в кафе «Пам-Пам». Мадам Давыдова заказывала самые дорогие сорта мороженого, но не могла с ними справиться и предлагала балетным мальчикам за ней подъедать… С шести до семи часов вечера танцевали танго и фокстроты под «живой оркестр» в саду или шли в синема под открытым небом смотреть фильмы с Ширли Темпл, Мэри Пикфорд и Дугласом Фербенксом. Часто пели вместе. Мои друзья любили, когда я играла на рояле и пела. С постоянным успехом принимался романс «Мы только знакомы».
Со всем роковым шармом очень ранней и очень неопытной юности я пела: «Вам девятнадцать лет, а мне возврата нет, я прожила так много…» Это, как я понимаю теперь, очень забавляло моих слушательниц, действительно переживших многое.
Хотя, вероятно, широкие поля летних шляп скрывали не только их мимолетные улыбки, но и мимолетные слезы.
Мой старший брат Володя возмущенно спрашивал: «Как тебе не стыдно! Что ты пережила?! У тебя понятия нет об этом!»
Я начинала напевать в ответ: «Не ревнуй, были прегрешенья…»
«Мама, послушай, что она поет!» – кричал Володя в отчаянии.
Мама говорила: «Оставь Люсю в покое!»
В пансионе Винтерфельда в то лето жила и семья Гарвичей, владельцев кинофирмы «Луна-фильм», имевшей отделения в Марселе и Брюсселе, – Абрам Рафаилович, Тамара Аполлоновна и двое их детей, Наташа и Никита.
Никита носил короткие брюки и всегда, проходя мимо меня, краснел. А я всегда думала: «Какой красивый мальчик!»
Вернувшись из Жуан-ле-Пен в Париж, мы сняли пятикомнатную квартиру на авеню Шарль Флоке. Рядом с нами жили Наталия Кованько и ее муж, известный режиссер Туржанский. В кино работали и оба брата Наталии Ивановны. Много позже, в Риме, стал кинематографистом и сын Туржанских.
Брат Наталии Кованько, Виктор, дружил с генералом Миллером, впоследствии выкраденным НКВД.
Туржанский обожал свою жену. Наталия Ивановна рассказывала, что в пору революции, в самые страшные и голодные месяцы, у них остался в конце концов один стул – всю остальную мебель они сожгли в печке-буржуйке. Галантно усаживая жену на этот единственный стул, придвинутый к обеденному столу, самоотверженный Туржанский почти каждый день говорил ей: «Ешь, Наташенька, а мне что-то сегодня не хочется».
Ее фотографии выходили невероятным тиражом в виде открыток. Наталию Ивановну рисовал Савелий Сорин (то был прекрасный пастельный портрет). В Париже Кованько была очень дружна с К.А. Коровиным – я часто видела его в гостях у нее и Туржанского. Видела я ее не раз беседующей и с А.Н. Бенуа.
Из разговоров Наталии Ивановны с мамой помню, что Коровин собирался написать мой портрет. Кованько полагала, что это необходимо сделать: «Красивая девочка. Надо обязательно написать».
Но я отнеслась к такой возможности легкомысленно, я почему-то никогда не стремилась позировать художникам. Поэтому портрета юной Людмилы кисти Константина Коровина в нашей семье нет, увы…