Царица поверженная

После ужина я попросила Мардиана прийти ко мне, чтобы поговорить с глазу на глаз. Когда он вошел в комнату, я так обрадовалась ему, что чуть не рассмеялась. Как уже отмечалось, он располнел, и в нем отчетливее угадывался евнух. Меня это не радовало, но тут уж ничего не поделать: я не могла запретить ему объедаться лакомствами – ведь он не имел иных радостей плоти и хоть чем-то должен был компенсировать тяжкое бремя управления страной, два года лежавшее на его округлившихся плечах. В отличие от множества других вельмож и чиновников, он вознаграждал себя яствами со стола своего правителя, а не деньгами из его казны.

– Дорогой Мардиан, у меня нет слов, чтобы выразить, до чего я счастлива иметь такого помощника, как ты. Мне на редкость повезло.

Его широкое квадратное лицо озарилось улыбкой.

– Это ответственное поручение весьма почетно, и я с гордостью взялся за него, – промолвил он в ответ, усаживаясь на указанное мною место. – Однако твое возвращение, помимо прочих чувств, вызвало у меня облегчение.

Он устроился удобнее, расправил складки своего одеяния и скрестил ноги в усыпанных самоцветами сандалиях.

– Сирийские, новый фасон, – с лукавой улыбкой пояснил он, заметив мое внимание. – Купцу пришлось уступить мне одну пару как часть пошлины.

Да, его сандалии выглядели великолепно. Они навели на мысль о строгой простоте обуви римлян, но тут мне вспомнились «надстроенные» сандалии Октавиана, и я рассмеялась:

– Тебе они подходят.

Мардиану, человеку довольно-таки рослому, не было нужды утолщать подошвы, а вот бедняга Октавиан, увы, явно недотягивал до египетского евнуха.

– А твой наряд с бахромой тоже, надо думать, нового фасона?

У нас на Востоке мода никогда не стоит на месте.

– О, он вошел в моду в прошлом году, – сказал он. – Говорят, будто бахрома позаимствована из Парфии. Но мы, конечно, этого не признаем!

– Я совсем отстала от моды. Надо обязательно обновить гардероб.

– Такое задание я выполню с удовольствием.

– По-твоему, это приятнее, чем корпеть над донесениями и принимать послов?

– То, что у тебя хватает духа выносить все утомительные церемонии, делает тебя хорошей царицей.

– Мардиан, – серьезно сказала я, – мне нужно узнать, как здесь воспринимали мое отсутствие.

Я верила, что услышу искренний ответ.

– Во дворце? А почему…

– Нет, не во дворце. В Александрии и в Египте. Я знаю, ты в курсе всех толков и твоя семья живет в Мемфисе. Что думали люди?

– Они гадали, вернешься ли ты, – без обиняков ответил он. – Они думали… они боялись, что ты останешься в Риме и такова будет плата за независимость Египта.

– То есть что Цезарь задержит меня в качестве пленницы?

Он решительно возразил:

– Нет, конечно нет. Просто многие полагали, что сенат переменчив и ты не покинешь Рим, чтобы не потерять возможность влиять на ситуацию.

– А что они думали о моей связи… о моем браке с Цезарем?

Он пожал плечами:

– Ты знаешь египтян, да и греков. Они прагматики и поэтому сочли, что ты поступила разумно и правильно, выбрав победителя, а не проигравшего в гражданских войнах.

Да, это римляне помешаны на морали, а у древних народов Востока больше мудрости.

– Хорошо, что хоть здесь к моим действиям относятся с пониманием. Ты представить себе не можешь, Мардиан, каково два года жить среди людей, которые только и делают, что судят, оценивают, читают нравоучения, поучают и осуждают. Это угнетает куда больше, чем тамошний климат с его унылой серостью.

Я, кажется, не вполне сознавала этот факт, пока не высказала его вслух. Теперь же от облегчения у меня едва не закружилась голова.

Мардиан фыркнул и поморщился:

– Ну что ж, зато теперь ты здесь, где мы понимаем тебя и ценим. Добро пожаловать домой!

Домой… Но почему, почему дом кажется мне таким странным?

– Спасибо, Мардиан, – ответила я. – Я все время тосковала по дому.

Он помолчал, словно раздумывал, продолжать ли разговор. Потом решился:

– Но я должен сказать тебе, что теперь, когда ситуация… изменилась, найдутся такие, кто сочтет твою политику провальной с точки зрения интересов Египта. Ты добилась многого, но в мартовские иды все это рухнуло, и мы вернулись к положению, в каком находились до прихода Цезаря. Кто теперь гарантирует нашу независимость?

– Я. Это мой долг.

Говорила я твердо, однако ощущение было такое, будто я, с трудом взобравшись на высоченный горный кряж, оказалась не на плодородной равнине, но перед еще одним хребтом, столь же высоким. Новый подъем потребует невероятных усилий, и никто не знает, не высится ли за этой горой следующая.

– Мардиан, я должна сказать тебе о том, что выяснилось по дороге сюда. Я жду ребенка. Будет еще один Цезарион, маленький Цезарь.

Он поднял брови:

– О, это снова нарушит политический баланс. Удивительно, как тебе удается воздействовать на людей за сотни миль отсюда. Просто волшебство какое-то.

– Я сомневаюсь, что это изменит ситуацию в Риме. Цезарь не упомянул Цезариона в завещании, а второго ребенка и признать некому.