Царица поверженная

Он завертел головой:

– Что?

– Ту надпись!

Я не хотела указывать на нее, чтобы меня не увидели другие.

– Какую надпись?

Но к тому времени мы уже проехали мимо, и я отпустила его руку:

– Да так, ерунда.

Но для меня это была не ерунда, и я твердо решила добиться его официального развода с ней. Безотлагательно.

Во время наших встреч с сенаторами и военачальниками эта тема иногда деликатно затрагивалась, но обсуждалась не в том аспекте. Антонию намекали, что разрыв с Октавианом – дело поправимое, раз Антоний все еще был женат на его сестре. Агенобарб явно считал, что ему не мешало бы вернуться к жене и таким образом избежать войны. Однако даже он не осмеливался говорить открыто – по крайней мере, в моем присутствии.

Я больше не могла этого слышать. На протяжении пяти лет – пяти лет! – я соглашалась со всеми политическими доводами относительно мудрости сохранения официальных уз с Октавией. Я удовлетворялась отговорками Антония, ссылками на беременность Октавии, ее материнство, на то, что ее можно использовать как оружие против него, на ее тонкие чувства.

Но теперь мое терпение иссякло, и ни один из аргументов больше не действовал. Они утратили новизну, стали восприниматься как пустые отговорки и вдребезги разбивались о мою досаду: каково мне чуть ли не на каждом шагу встречать на улицах города напоминания о сопернице?

Нас разместили в… нет, не во дворце, поскольку у греков нет царей, но в здании, вполне достойном так называться. Я заметила, что там, где нет царей, богатые граждане живут не хуже настоящих монархов и вместо одного дворца стоят целые дюжины.

Антоний с чрезвычайно довольным видом обошел нашу просторную спальню, словно измеряя ее шагами. При этом он был одет в то, что я называла «нарядом восточного владыки»: просторный халат с широкими рукавами, расшитый золотой нитью и жемчугом. Богато изукрашенные туфли шлепали по полу.

Мне пришло в голову, что от этого наряда лучше отказаться – ведь он станет лишним наглядным подтверждением сплетен о «нездоровом пристрастии к восточной роскоши». Но я решила попридержать свое мнение при себе. Не стоило досаждать Антонию мелочами, когда предстоял разговор на куда более серьезную тему.

Из нашего окна открывался вид на Акрополь, увенчанный Парфеноном, и полная луна оживляла его неподвижную белизну. Антоний остановился и устремил взгляд в окно.

Я встала рядом с ним. Наконец-то я вижу легендарный Парфенон… всю свою жизнь я видела из окна белый Александрийский маяк, и теперь еще одно беломраморное чудо предстало перед моими глазами. Но тут перед моим мысленным взором явился образ Антония, скачущего по этим самым склонам в обличье бога Вакха на одном из буйных празднеств, происходивших здесь несколько лет назад. И еще – Антоний при «обручении» с богиней Афиной на ежегодной церемонии в Парфеноне. Этот город был его городом в той степени, в какой он никогда не станет моим. Я здесь всего лишь гостья, причем незваная.

Мне не хотелось портить эстетическое впечатление упоминанием об Октавии, и я молчала, пока Антоний любовался Парфеноном. Но когда он обернулся…

– Антоний, время пришло, – промолвила я.

Я надеялась, что мой голос звучит убедительно, но мягко, без излишней резкости. Но как только у меня вырвались эти слова, я мысленно выругала себя за излишнюю прямоту. Следовало действовать тонко. Но чувства мои были слишком сильны, чтобы их замаскировать.

Он смотрел на меня выжидающе – явно решил, что я придумала какое-то новое развлечение или распорядилась доставить нам лучшие афинские лакомства.

– Да?

Я взяла его за руку, положила голову ему на плечо и прошептала:

– Ты должен развестись с Октавией.

– Что? – Он нахмурился и развернул меня к себе лицом. – Что на тебя нашло? Почему?

«Потому что я не могу терпеть это больше. Я не хочу пребывать в столь двусмысленном положении на глазах у целого мира, не могу делить тебя с Октавией. К тому же впереди война, а накануне войны необходимо прояснить и упорядочить все дела и отдать все долги».

Я застенчиво опустила глаза:

– Потому что ты и так слишком долго откладывал. Это смущает наших друзей и союзников. Это служит помехой нашему делу.

Ну вот, высказалась. Не знаю, убедительно ли это для него.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – упрямо гнул свое Антоний.

Значит, разговор предстоит трудный. Противно, досадно, но отступать некуда.

– Твой брак был сугубо политическим, предназначенным для того, чтобы объединить тебя и Октавиана. Но эта цель не достигнута. Вы на грани войны. Триумвират приказал долго жить. Браки, заключенные в политических целях, расторгаются в связи с изменением политической ситуации. Так принято в Риме, не правда ли? Сам Октавиан избавлялся от подобных связей. Он роднился с Секстом и с тобой – помнишь брак с Клавдией и обручение маленькой Юлии с твоим Антиллом? Все сломалось за секунду. Только ты, – (о дражайшая Исида, не дай этому тону прозвучать в моем голосе), – ты один упрямо держался за свой политический брак. Но теперь, как человек чести, ты просто обязан покончить с ним.

– Он по-прежнему помогает делу, – сказал он.

– Какому делу?