Царица поверженная

Меня потрясло, насколько все это похоже на мою собственную историю. Я была Исидой, Цезарь – Осирисом, Цезарион – Гором. Цезарь, убитый злыми людьми, теперь стал богом, мне же осталось скорбеть о нем, мстить за него и воспитать сына так, чтобы тот стал истинным наследником отца, с честью носил его имя и продолжил его деяния. Подобно Исиде, я пребывала в великом одиночестве и искала по земле его следы, каждую его частицу.

Неожиданно набравшись решимости, я направилась к маленькой часовне, где мы когда-то приносили обеты. Следы… частицы… что-то должно там остаться.

Я вошла в маленькую квадратную комнату. Ее стены украшали рельефные изображения фараонов, подносящих дары Исиде под взором крылатого стервятника Верхнего Египта. Как раз здесь мы и стояли, эти камни задевал подол плаща Цезаря. Я протянула руку… но схватила только воздух.

И все же я была не одна. Нас разделял лишь тончайший барьер времени и смерти, строжайше охраняемый и до поры непреодолимый. Я больше не чувствовала себя обманутой и обездоленной, ибо странным образом обрела утешение. Давняя церемония не утратила силу. Она соединяла нас даже через границу смерти.

Выйдя наружу, я стала прогуливаться на солнышке, поджидая Птолемея и прислушиваясь к ласковому, успокаивающему плеску воды. Потом мне вспомнилось, что здесь тоже есть «нилометр» в виде спускавшейся к воде лестницы с мерными ступеньками. Оказалось, что вода по-прежнему стоит на пять ступенек ниже минимальной отметки, и сердце мое вновь тревожно забилось.

Некоторый подъем, конечно, произошел, иначе мы не преодолели бы вплавь Первый порог; однако он был слабее, чем следовало. Я непроизвольно отыскала взглядом изображение Хапи, бога Нила, пребывающего в пещере Порогов, и стала читать молитвы.

Не помню, сколько времени это продолжалось. Наконец я подняла глаза и увидела, как двое жрецов выводят из храма с трудом переставляющего ноги Птолемея. Тот заходился в кашле.

– Он сильно потрясен встречей с богиней, – сказал один из жрецов, обмахивая его.

Птолемей продолжал кашлять, и меня посетила кощунственная мысль о том, что на бедняжку подействовало не присутствие богини, а дымные курения. Олимпий наверняка согласился бы со мной: он считал, что благовония – яд для легких.

– Мы хотим оставить его на вашем попечении в храмовой лечебнице, – сказала я. – Ведь у вас есть дом, где жрецы и жрицы ухаживают за больными, обратившимися к Исиде?

– Да, закрытый дом. То есть он открыт не для каждого, поскольку всех жаждущих исцеления не вместил бы и огромный дворец. У нас же маленькое помещение, но наши пациенты всегда окружены заботой.

Осмотрев лечебницу, я осталась довольна увиденным: мощеный внутренний двор безукоризненно выметен, вокруг колодца в центре двора растут цветы, по комнатам не бегают ни собаки, ни кошки. Служительницы были аккуратны и исполнены рвения, ибо осознавали, сколь почетно служить Исиде на поприще врачевания. Уподобляясь Асклепию, они старательно ухаживали за немощными: выгуливали их на солнышке, читали им, приносили еду. Это сулило Птолемею самый лучший уход, какой только возможен.

Узнав, что его собираются оставить при храме, он не стал возражать, и я встревожилась. Это значило, что у него нет сил бороться.

Когда Птолемея укладывали в постель, я поглаживала его лоб и уверяла, что богиня непременно пошлет ему исцеление и через год он вернется в Александрию, а недуг останется лишь воспоминанием.

Он послушно кивнул и крепко сжал мою руку.

Я решила не отплывать сразу, а задержаться на несколько дней, но не стала говорить об этом брату, чтобы он не взбрыкнул и не попытался уехать вместе со мной. Жрецу было велено докладывать мне о состоянии Птолемея каждое утро и вечер.

В первые четыре дня все шло неплохо. Птолемей хорошо спал, цвет его лица улучшался, он даже ел суп и хлеб. Но на пятый день жрец примчался ко мне до заката.

– Его величество!.. Он поперхнулся едой, и у него начался приступ кашля, а потом он потерял сознание. Мы обмахивали его, посадили в постели, и тогда он стал харкать кровью.

– Я лучше пойду с тобой.

Мы торопливо вышли и поспешили к лечебнице.

Птолемей сидел, тяжело откинувшись на подушки, руки его выглядели вялыми, как срезанные ветви ивы, на смертельно бледных щеках выступили красные пятна. С того дня, когда мы виделись в последний раз, он сильно изменился.

– Птолемей! – тихо позвала я, опустившись рядом с ним на колени.

Он открыл глаза и с трудом сфокусировал на мне взгляд:

– О… а я думал, что ты уехала.

– Нет, я все еще здесь. И останусь, пока я тебе нужна.

– Да…

Он протянул слабую руку и нащупал мою. Я взяла его руку – она была жаркой и сухой, как оболочка саранчи, лежащая на солнце.

Он издал сильный вздох, наполнив легкие воздухом, а когда выдохнул, из ноздрей его появилась красная пена. Потом он закрыл глаза и больше уже их не открыл.

Я почувствовала дрожь. Его маленькая рука чуть сжалась, а потом обмякла. Он умер спокойно, без агонии, распрощавшись с этим миром одним вздохом.