Царица поверженная

Он выжил. Он здесь. Я приказала сбросить ему веревочную лестницу. Сенаторы и солдаты столпились у борта, приветствуя командующего. Антоний вскарабкался по лестнице и тяжело перевалился через бортовое ограждение. Лицо его было странно пустым.

На радостные приветствия он никак не ответил, лишь слегка махнул рукой. Когда я подбежала и бросилась ему на шею, он обнял меня той же одной рукой. Другая бессильно висела вдоль тела.

– Благодарение богам! – прошептала я ему на ухо. – Мы спасены.

И снова он не откликнулся, словно пребывал в оцепенении. А потом отрешенно пробормотал:

– Не все. Увы, не все.

– Многие ли последовали за тобой? – спросила я. – И где твой флагманский корабль? – Эта мысль пришла мне в голову только сейчас.

– Я не смог прорваться на нем, пришлось его бросить. Наш план сбился. Мы оказались так тесно зажаты и окружены, что вырваться не удалось почти никому. Весь центр и левое крыло остались там. Лишь немногие суда правого крыла – по иронии судьбы, того самого, которому противостоял лично Агриппа, – сумели пробиться. Сколько их, я не знаю точно.

Вокруг нас толпились люди, ожидая его слов.

– Антоний, тебе надо поговорить с людьми, – сказала я, как уже бывало прежде.

Но теперь самообладание изменило ему. Он покачал головой, снял шлем и пробормотал:

– Нет, я не могу!

И устремился к корабельному носу.

Я извинилась за него. Мне пришлось говорить от его имени, что-то придумав на ходу.

Когда позади на виду появились стремительно преследовавшие нас либурнийские галеры, посланные Агриппой в погоню, Антоний овладел собой. Он приказал своим кораблям – тем, что смогли прорваться, – повернуть и встретить врага. Галеры вел Эвриклей Спартанский, питавший к Антонию личную вражду. Антоний принял бой, и Эвриклей протаранил и захватил один из его кораблей, а также один мой, на котором, к несчастью, находился ценный груз из царских сокровищ. Удовлетворенный Эвриклей повернул назад, и мы поплыли дальше.

Казалось, что Антоний перед лицом угрозы воспрянул духом, но едва битва кончилась, как он снова впал в угрюмое молчание и стоял неподвижно, глядя на заходящее солнце.

Он не шелохнулся, даже когда спустилась тьма.

– Не стоит переживать из-за захваченного груза, – сказала я ему.

Мои слова подхватил ветер.

Антоний повернулся ко мне.

– Думаешь, меня заботит это? – спросил он. – Я думал, что готов к потере кораблей во время бегства, но видеть такое своими глазами – совсем другое дело. Я чувствую себя раненым, хотя и вышел из боя целым.

Он помедлил и добавил:

– Боюсь, я больше не могу вести людей за собой.

Что за бессмыслица? Он знал, что без гибели кораблей не обойдется!

– Но мы уцелели, спасли казну и сохранили треть кораблей. Октавиан, узнав об этом, разразится проклятиями. Подумай, ты ушел у него из-под носа! Был окружен, но сумел ускользнуть с добычей.

– Моя репутация, – произнес Антоний убитым голосом. – Она погублена. Доверие ко мне среди римлян подорвано.

– Абсурд! – воскликнула я. – Ты перехитрил Октавиана, вырвавшись из его сетей…

– Я ожидал, что ты меня поймешь, – проворчал он. – Конечно, это тебе свойственно: всегда, даже перед лицом поражения, видеть победу. Только чего здесь больше – отваги или наивности?

Антоний повернулся и исчез в темноте, оставив меня одну на палубе.

Далеко на севере еще виднелось слабое зарево, обозначавшее место сражения.

Глава 43

Ветер и море несли нас вперед мимо цветущего острова Закинф с его острыми горными пиками, окрашенными зарей в розовый цвет, где недавно базировался флот Соссия.

В моей просторной каюте, почти равной дворцовым покоям – «десятка» очень большой корабль, – Антоний не появлялся. Я не решалась спрашивать, где он проводит ночи. Потом мне доложили, что он, неподвижный, как статуя, сидит на носу корабля. Он оставался там от заката до рассвета, не шевелясь, без еды и питья.

– Тебе нужно пойти к нему, – сказала Хармиона. – Привести его сюда, чтобы он прилег и отдохнул.

Я считала, что переубедить его у меня не получится. Антоний был публичным человеком, очень любящим общество, и, раз уж теперь он выбрал одиночество, мне не следовало вмешиваться. Однако я пробралась украдкой к корабельному носу, где он сидел, скрестив ноги, уронив руки на колени и уставившись на море. В своем горьком одиночестве Антоний выглядел окаменевшим. Я могла лишь броситься к нему и просить вернуться в каюту, где я попытаюсь его утешить.

У меня во дворце была служанка, сына которой во время купания утащил крокодил. После этого она до конца дней своих носила траурный плащ, а лицо ее так изменилось, что улыбка всегда казалась вымученной. Сейчас Антоний стал похож на нее.

Но ведь он знал о вероятном исходе сражения еще до того, как мы ввязались в дело. Рассуждал, логически растолковывал, как спастись в почти безвыходном положении. По правде говоря, Актий мы потеряли уже четыре месяца назад, когда Агриппа захватил Мефону.

Это не могло стать пятном на репутации Антония-полководца, ведь сухопутной битвы вообще не было. И какой военачальник, кроме одного Александра, не испытывал поражений? Важнее то, что он делал потом.