Царица поверженная

Царица, моя госпожа!

Это я в самом высоком смысле, конечно. У нас все в порядке. Хочу поведать о событиях в храме Божественного Юлия, поскольку знаю, что тебе будет любопытно узнать об этом.

На двенадцатый день месяца, что раньше назывался квинтиллием, а теперь — июлем, в честь божественного Цезаря устраивают грандиозные, почти грандиозные и не слишком грандиозные сборища. С тех пор как девять лет назад в этот день на небе увидели таинственную комету, он стал важным праздником. Задолго до рассвета поток народа потянулся в храм, дабы предложить свои дары, но официальные церемонии начались только в середине утра.

Читали стихи. Вергилий, к которому ты прониклась особой любовью после того, как он воспел бракосочетание Антония и Октавии, не пропустил и этого случая. Он выступил вперед, развернул свиток и стал декламировать:

Дафнис красе лучезарной дивится пред неба порогом,
Тучи и звезды он зрит под ногами своими.
Ибо он бог, и да милостив будет к тому, что ему в эту пору подвластно.

Потом он развернул другой свиток и прочел:

Солнце во лжи упрекнуть ни один человек не дерзает,
Ибо нередко оно, освящая лучами своими,
Замыслы темные нам раскрывает, измены и тайную злобу,
Дабы не сгинул во тьме Рим, безвозвратно лишенный
Цезаря-бога и ввергнутый в скорбь и злосчастье.
Хоть затуманился солнца божественный лик от печали,
Все ж не допустит оно торжества нескончаемой ночи.

Тут он обвел собравшихся взглядом своих темных глаз — видать, чтобы удостовериться, какое впечатление произвели эти строки. Убедившись, что его внимательно слушают, понес еще большую невнятицу:

Не было прежде, чтобы столько молний небесных разило,
Не было грозных комет явлено столько народу.
Боги моей стороны, Ромул и мать наша Веста,
Ты, что Тибр бережешь и вершину хранишь Палатина,
Ставить препоны не будете вы бесподобному юному
Принцу в том, чтобы он миру вернул благолепье.

Клянусь, в тот миг мне показалось, что речь идет о Цезарионе, что поэт каким-то образом узнал о нашем присутствии и сейчас все взоры обратятся к нам. Но нет, вскоре стало ясно, кого он имел в виду.

Крови пролито довольно за то, что презрел обещание в Трое
Лаомедон и навлек он небес недовольство.
Ты же, о Цезарь, вещаешь народу о благостном мире державном,
Не возглашая земные триумфы превыше покоя.

Он имел в виду не кого иного, как Октавиана. Именно Октавиан был тем «юным принцем». Нынче, когда римляне говорят «Цезарь», сразу и не поймешь, о ком речь. Имена одинаковые, всюду путаница, так что «юный принц» даже помогает понять, про кого толкуют, — я, глупец, не сразу это понял.

Никто больше не называет его Октавианом. Когда у меня поначалу срывалось с языка это имя, люди хмурились, словно забыли, под каким именем он вступил на свое поприще. Теперь он ЦЕЗАРЬ, иногда «молодой Цезарь» чтобы отличить от настоящего. Но даже это различие постепенно сходит на нет.

Закончил Вергилий так:

Дафнис, не всуе ли ты созерцаешь на небе былые созвездья?
Новой звезды свет узри, имя ей — Цезарь великий!
Семя Дионы свой свет благодатный роняет на нивы, и зреют колосья отменно,
И виноград на холмах наливается солнечным соком.

По завершении он почтительно коснулся серебряной звезды на лбу статуи.

Вперед выступил еще один поэт, чуть помоложе, тоже тебе известный. Зовут его Гораций — тот самый, что сражался бок о бок с Брутом. Он тоже развернул свиток и, обращаясь к статуе, принялся декламировать:

Дар милосердный мы зрим мягкосердечного бога,
Дом для бездомных дарован по предначертанью.
Отблеск то века златого, прибежище доблести славной.
От клеветы и от буйства, от пагубной скверны свободно,
В тайне убежище то средь западных волн пребывает.

Разрази меня гром, если я понял, что это словоблудие означает, но все одобрительно загомонили.

Затем начались шествия жрецов его коллегии, гимны и, разумеется, непременные жертвы божественному Цезарю в виде мяса и масла. Я приметил, как Цезарион теребит медальон, и уже начал побаиваться, что он, поддавшись порыву, подарит его статуе, но, благодарение Исиде — а может быть, самому Цезарю, — этого не произошло. (Иначе мне пришлось бы прокрасться обратно в храм и забрать дар. Ведь я по опыту знаю, что о таких драматических жертвах потом горько сожалеют, но бывает слишком поздно. Хорошо, если найдется добрый человек вроде меня, который поправит дело. Но на сей раз этого не понадобилось.).

Все, заканчиваю. Я устал. Наблюдение за богом очень выматывает. Надо сегодня лечь спать пораньше.

Твой преданный друг и слуга Олимпий.