Царица поверженная

— Если ты думаешь, будто женщины щадят врагов, полководец Титий, ты не знаешь истории. Мы бываем так же суровы, как и мужчины, и мы ничего не забываем.

— Будь по-твоему, царица Клеопатра. Я думаю, что ты сама не пощадила бы Секста. — Он улыбнулся мне. — Никто бы не сделал этого, будь у него хоть малейшее чувство самосохранения. Негодяй попал в мои руки, и я избавился от него — вот так! — Он произвел руками удушающее движение. — Я остановил его дыхание, чтобы легче дышалось Риму и Александрии.

— Довольно, — сказал Антоний. — В дальнейшем я хочу, чтобы ты исполнял приказы, а когда приказов нет, ждал бы их.

— А ты можешь искренне сказать, что твой приказ был бы иным? — смело спросил Титий.

— Трудно говорить, как могло бы быть, перед лицом свершившегося факта, — проворчал Антоний, ерзая в кресле. — Итак, во время предстоящей кампании в Армению я полагаюсь на тебя — ты прикроешь мне спину. Сирию нужно держать крепко. Я получил предложения от мидийцев: они в тысячный раз поменяли сторону и теперь хотят помочь нам, как они считают, против парфян. Пусть помогают, но Сирия должна быть надежно защищена. Я доверяю ее безопасность тебе и трем твоим легионам.

— Ты увидишь, я достоин доверия.

— Надеюсь, мы не нажили врага, — промолвила я, когда Титий удалился.

— Глупости. Он ожидал отставки. Ему повезло, что я сохранил за ним командование.

— У тебя не так много командиров, чтобы выбирать, — напомнила я ему.

— Ну уж ему-то замена бы нашлась. Разве Рим оскудел молодыми толковыми воинами?

— Рим, наверное, не оскудел, но от Рима тебя отрезал Октавиан. Там ты людей не найдешь.

— А что, Восток беден талантами?

— Если ты назначишь командира не из римлян, с новой силой пойдут толки насчет азиатских полчищ, собирающихся сокрушить Рим, — сказала я. — Сам понимаешь, все этого боятся, особенно если вспомнить пророчество.

— Да, насчет того, что эти полчища поведет женщина. Ты, мой флотоводец.

Он наклонился и тихо прикоснулся губами к моей руке.

Индийский посол заверил нас: его господин так стремится стать нашим союзником, что желает обручить свою единственную дочь Иотапе с нашим сыном Александром и сделать Александра наследником своего трона.

— Мой всемилостивый царь простирает к тебе твои объятия — так он выразился! — и вверяет свою величайшую драгоценность, свое единственное дитя твоему попечению.

У меня, признаться, сжалось сердце: неужто судьба Александра решится в столь нежном возрасте? Мне вспомнилось собственное детство, когда череда дворцовых переворотов избавила меня от навязанного брака. Но свободу выбора я обрела, только став царицей. Правда, даже эта свобода не была полной, и мне дважды пришлось вступить в формальный брак с двоими моими братьями. Но ни с одним из них я не жила как жена и возлюбленных себе выбирала самостоятельно. Моим отпрыскам рассчитывать на такое везение не приходится.

Сейчас все они пребывали в Александрии в полной безопасности. Цезарион вернулся домой, счастливо избежав ловушек, которые могло расставить для него коварство Октавиана. Я не собиралась отдавать миру своих детей так скоро, однако понимала, что порой у членов царствующих семей нет выбора.

Царь Мидии даже освободил угодившего в плен вместе с обозом невезучего царя Полемона, который направлялся теперь к нам в Антиохию с возвращенными орлами двух перебитых римских легионов.

Теперь оставалось лишь отомстить Артавазду, чтобы восстановить честь Рима.

— Слава императору Марку Антонию и царице Клеопатре! — возгласил главный дворцовый служитель.

Мы с Антонием стояли у входа в огромный зал, украшенный гирляндами вечнозеленых растений и искусственными цветами из раскрашенных сухих камышей. Горело множество факелов и свечей, как в храме. Помещение заполняли римские военачальники, старшие командиры и военные трибуны, сирийская знать и богатые купцы. Мы держались за руки и улыбались, позабыв о недавнем жарком споре насчет того, какие титулы нам использовать.

По правде говоря, это был весьма деликатный вопрос. Антоний одновременно и превосходил царей, и уступал им: как автократор — абсолютный властитель, — он возводил на престолы царей и низлагал их. Но по римскому закону римлянин не мог пользоваться царским титулом, предполагавшим наследственную власть. Что касается титула триумвира, то срок триумвирата истекал через два года, и вспоминать об этом лишний раз явно не стоило. В Риме личность Октавиана недавно провозгласили священной, и он сам называл себя триумвиром все реже. В этой ситуации титул «император», означавший нечто вроде «высшего военачальника» или «главнокомандующего», был хорош своей нейтральностью, и теперь Антоний настаивал на нем.