Царица поверженная

Такого поворота я не ожидала. Какая умная ловушка! Правда, Антоний тоже однажды намекал, что Октавиан будто бы ко мне неравнодушен.

— Неужели? — осторожно уточнила я.

— Да, хотя это и не бросается в глаза. — Похоже, Тирс верил тому, что говорил. — Более всего он желает получить возможность доказать тебе свою дружбу.

Это вызвало у меня смех. Дружба!..

— Это в знак дружбы он объявил мне войну и назвал меня блудницей?

— Подчас чем сильнее чувства, тем беспощаднее маскирующие их слова, — галантно ответил Тирс.

— О, в силе его чувств я не сомневаюсь. Только чувства это враждебные, а не дружеские.

— Ты не права. Дай ему возможность доказать свои добрые намерения. Сложи оружие и приветствуй его в Египте, как ты приветствовала Цезаря. Тогда он сможет явить свою доброту тебе и твоим близким.

— Это произойдет до или после того, как я выдам ему Антония?

— Забудь об Антонии, — сказал посланник. — Он человек конченый и не стоит упоминания, когда речь идет об отношениях между великими владыками.

— Понимаю.

К сожалению, это действительно было так. А вот желание Октавиана привести меня к покорности и задобрить можно обернуть в свою пользу, если я добьюсь встречи с ним, сохранив в безопасности свои сокровища.

— Итак, позволь мне еще раз обрисовать ситуацию. Октавиану нужна не я, а мои сокровища. Он должен расплатиться с солдатами, которых уже не первый год кормит обещаниями. Но он ничего не получит, пока не примет мои условия. Я уничтожу сокровища. Пойдем, я покажу тебе, как это будет сделано.

Я встала и сошла со ступеней трона.

— Если бы ты приняла его, как Цезаря, он проявил бы большую уступчивость.

На что он намекает? На то, что мне не мешало бы пригласить Октавиана в свою постель?

— Будь он столь же прям в своих деяниях, как Цезарь, мы пришли бы к согласию.

— Ты молода, — со вздохом промолвил Тирс. — Не пора ли распроститься со старым мужчиной, никак не соответствующим твоему очарованию?

— Но если дело в возрасте, Октавиан вряд ли сочтет меня очаровательной. Я старше его.

— Неужели? — прикинулся удивленным Тирс. — А выглядишь совсем юной.

— Должно быть, я хорошо сохранилась благодаря магии, которой, если верить Октавиану, увлекаюсь. Так или иначе, мне он видится почти ребенком.

— О, моя госпожа, он уже давно зрелый муж, ему тридцать три. В этом возрасте Александр умер. Кто бы назвал Александра ребенком?

— Он дитя вечности, как подобает богу, — сказала я. — Пойдем.

Я решила отвести его в мавзолей и показать свой выкуп.

Мы прошли по анфиладе дворцовых комнат и вышли наружу, где летнее солнце, отражаясь от беломраморных зданий и плоского зеркала моря, светило так ярко, что слепило глаза.

— Куда мы направляемся? — спросил Тирс, прикрываясь от света ладонью.

— В тот покой, куда никогда не проникает солнце, — ответила я, указывая вперед, на мавзолей рядом с открытым храмом Исиды. — В мою гробницу.

— Значит, хоть ты и считаешься гречанкой, но поддалась волшебству египетских погребальных обрядов? — проговорил он с явным интересом. — Даже здесь, в городе ясного полудня, тень усыпальницы ложится на нашу тропу.

По мере того как мы приближались к строению, оно вырастало перед нами, маня своими порталами.

— В Египте мы живем бок о бок с мертвыми. Это неизбежно, могильные сооружения — часть нашего ландшафта. Мы не считаем, что тела следует сжигать как свечи, а потом бесцеремонно ссыпать пепел в урны. Однако все, что ты видишь, простоит пустым еще долгие годы, если Октавиан прислушается к моим доводам. В конце концов, зачем умирать безвременно?

Мне отчаянно хотелось остаться в живых и прожить под солнцем еще столько лет, сколько отпущено судьбой. И ведь это вполне возможно. Если…

Я провела его по ступеням, что огибали мавзолей и поднимались к открытым дверям. Рядом со мной громыхали по камню его подбитые гвоздями сандалии.

Внутри нас мгновенно окутали тени. Потребовалось время, чтобы глаза приспособились к сумраку.

— Это все твое? И Антония? — спросил он, понизив голос.

— Да. Мы будем покоиться отдельно от других Птолемеев.

Я ждала, когда жалящая темнота рассеется и позволит мне показать Тирсу мои сокровища, ставшие залогом моей сделки. В мавзолее было прохладно, словно тепло лета не проникало сюда. Времена года не менялись в доме смерти.

— Зачем ты привела меня сюда? Я не люблю гробницы.

— Но это особенная гробница. Взять хотя бы двери…

— А что в них такого?

— Сейчас они открыты и устроены так, что закрыть их можно только раз — навсегда! Они соскользнут по направляющим пазам и окажутся запечатанными намертво и навечно. После последнего погребения, моего или Антония, когда провожающие покойного удалятся, двери закроются и отделят нас от мира, обеспечив вечное уединение.

Я помолчала, потом продолжила:

— Такие ворота изобретены древними египтянами, а мы лишь приспособили их к зданию, выстроенному в стиле греческого храма. Но, в отличие от древних, мы не станем брать с собой в последний путь гору драгоценностей, так что грабителям не стоит нарушать наш покой.

По его телу (я ощутила это, а не увидела) пробежала дрожь.

— Давай уйдем отсюда.

Его слова остались без ответа.